Патрик Вебер - Катары

Он поднял меч прямо вверх; четверо сподвижников тотчас сделали то же.

— Слава Ордену! Зиг хайль! Зиг хайль!

Фон Граф умолк, дожидаясь, пока перестанет отдаваться эхо в каменном чреве пога.

— Я уверен: с вашей помощью нашей церемонии будет обеспечен выдающийся успех. Там соберутся все наши братья. Мы знаем, что их верность была подвержена тяжким испытаниям, что некоторые даже изменили своему долгу. Имя доблести нашей — верность, и мы им об этом напомним, использовав силу примера.

Добрые Мужи прекрасно знали, куда клонит их вождь, но фон Графу нужно было довести речь до конца.

— Тогда они узнают: мы ни перед чем не остановимся, чтобы установить свои законы. У меня добрые вести, братья мои. Каждый день я получаю новые досье на бывших коллаборационистов, которые надеются раствориться безымянными в обывательщине возвратившейся мирной жизни. Но прошлое настигнет их, и ряды нашей армии вырастут. Некоторые наши братья готовят акции, которые нарушат покой горделивых демократий, установившихся на развалинах нашего Рейха. Главные преступники, главные иудеокоммунисты, будут находиться под неослабным наблюдением. Война на пороге!

Фон Граф сжал кулак, поднес руку к сердцу и произнес:

— Это уже не просто возрождение — мы начинаем вновь завоевывать мир!

В этой омытой лунным светом ночи главный двор Монсегюра обретал новый облик. Поразительней всего было впечатление поворота во времени — словно все участники этой необычной церемонии по реке времен вернулись вспять. По углам внутреннего двора были развернуты штандарты с эмблемой Ордена, а камни в свете факелов, колеблемом ветром то туда, то сюда, словно плясали. Впервые сошлись все вместе восемьдесят два орденских брата. Они стояли кругом вокруг четырех костров.

Ле Биана из подземелья вытолкнул человек в такой же тунике, что и на всех остальных, но лицо его было закрыто капюшоном, напоминавшим об испанских аутодафе. Стражник грубо вытащил его во двор, где уже полыхал первый костер, на котором был привязан к столбу Бертран. За каждым из осужденных внимательно надзирал палач, предназначенный для приведения казни в исполнение. Руки Ле Биана были связаны толстой веревкой, но рот ему не затыкали, и он стал кричать, надеясь повлиять на членов Ордена, присутствовавших при казни:

— Помогите! Это безумцы! Они вас погубят!

Дальше он ничего сказать не мог: палач завязал ему рот и втащил на костер. Ле Биан бросил взгляд на присутствующих и убедился, что его слова некоторых поколебали. Но было уже поздно. Жизнь кончалась. Пока огнем занимались нижние сучья костра, в уме Ле Биана пробежало множество бессвязных мыслей. Воспоминания детства, улыбка Жозефины, галдящий класс в коллеже… Собственный мозг напоминал ему необъезженного и никак не желающего укрощаться коня. Палач подошел в последний раз проверить, крепко ли привязан казнимый. Он что-то сунул Ле Биану в руку и шепнул на ухо:

— Давайте скорей!

Меж тем на костер повели Бетти. Ле Биан понял: палач передал ему длинный острый ножик. Огонь уже начинал подбираться к его ногам, лизать пятки. В ярости отчаяния историк принялся резать веревки. Адское зрелище в ярких сполохах кружилось вокруг него. Тело Бернара, поглощенное пламенем, уже исчезло. Палач суетливо разжигал костер Бетти. Четвертый человек в капюшоне привел на место казни Мирей. Четверо Добрых Мужей стояли посередине двора, а Карл фон Граф произносил речь, прославляющую Орден — речь власть имеющего. Поднялся ветер, захлопотали штандарты. Смотрели перед собой братья, у которых во взгляде видна была тоска, но вместе с тем и решимость. Светились под луной древние крепостные стены. И вот нож перепилил веревку.

Стражник Ле Биана выбежал на середину двора, выхватил револьвер и наставил его на Карла фон Графа. Как раз в это время палач Мирей привязывал ее к столбу. Один из Добрых Мужей тоже достал из-под плаща револьвер. Палач обернулся и послал ему пулю в голову. Противник рухнул, убитый наповал, но этого момента хватило, чтобы главарь убежал. Панический страх охватил всех собравшихся. Братья кинулись врассыпную. Один из них ударом в подбородок отправил в нокаут палача, который готовился поджечь костер Мирей. Ле Биан тем временем вскочил на костер освободить Бетти. Он только что разрезал веревку, которой руки блондинки были привязаны к столбу, и тут пламя обожгло ему пальцы. Бетти задыхалась от дыма; когда историк с ней на руках спрыгнул с костра, она лишилась чувств. Палач, спасший им жизнь, подошел и снял капюшон.

— Леон! — воскликнул Ле Биан.

— Шеф их, зараза, убежал, — ответил старый партизан.

«Он засел под главной башней Монсегюра и готовит возрождение катаров»…

— Я, кажется, знаю, где он!

Во дворе началась настоящая свалка. Братья взбунтовались против бывших начальников; трех оставшихся связали. Кто-то помогал женщинам. Кто-то пытался погасить первый костер, но для Бертрана все было кончено: труп его уже догорал. Ле Биан вышел из двора через северный выход — тот, через который несколько минут назад его ввели на казнь. В проходе его остановил выстрел, чуть было его не задевший. Что это — фон Граф подстроил какую-то дьявольскую ловушку? Оружия у Ле Биана не было. Он инстинктивно подобрал меч, оброненный кем-то из братьев, и тут раздался голос:

— Ты отсюда живым не уйдешь.

Из револьвера в него целился Шеналь.

— Разве игра не кончена?

— Твоя кончена, а моя только начинается.

Опять раздался выстрел, и Ле Биану ранило руку. Боль была очень сильна, но он, как ни странно, не сразу почувствовал это. Они с Шеналем стояли на краю крутого обрыва прямо у главной башни. Под ними лежала пропасть, факелы здесь не светили — было совсем темно. Ле Биан решил пойти ва-банк. Он сильно ударил мечом по стене; раздался оглушительный звон металла. Шеналь инстинктивно шагнул назад. Этого было довольно — он рухнул вниз.

— Шеналь! — закричал Ле Биан и подбежал к обрыву.

Хозяин «Альбигойцев» упал не глубоко, всего метра на два, но голова его разбилась о камень. Он был уже мертв. Ле Биан подобрал его револьвер и бросился к подземному ходу. Рука болела все сильней и сильней. Все время озираясь, он пробежал весь ход из конца в конец, узнал поворот к своему каземату, который успел заметить, пока ему не завязали глаза, и устремился дальше. Отдернув белую занавеску, закрывавшую дверь, он увидел сцену, достойную исторического фильма. Фон Граф в своей белой мантии молился перед алтарем, на котором стояла жаровня.

— Я ждал тебя, — произнес он.

Ле Биан подошел, держа его на мушке револьвера:

— Сдавайся, все кончено!

— Можно мне и не угрожать. Я умею признавать поражение. Мне очень жаль. Я даже очень опечален. Нет, не за себя — я всего лишь маленькое звено цепи, протянутой через века. Мне грустно потому, что вновь погибает наш Идеал. Мир снова упустил шанс познать Новый Порядок. Здравый порядок, идущий от корней нашей земли, наших народов.