Александр Дюма - Красный сфинкс

— Капитан Мазарино Мазарини!

Кардинал обратил свой взор на молодого офицера. Его облик соответствовал описанию Латиля.

Поклонившись кардиналу, посланец, которого мы будем называть просто Мазарини, мгновенно составил о Ришелье исчерпывающее представление, насколько это было возможно для человека с острым и пытливым умом за столь короткий промежуток времени.

По воле случая, который свел Ришелье и Мазарини лицом к лицу, мы можем одновременно показать настоящее и будущее Франции.

На сей раз мы должны назвать главу не «Два орла», а «Орел и лис».

Итак, лис вошел в кабинет и окинул кардинала своим хитрым и косым взглядом.

Орел же посмотрел на него твердо и значительно.

— Монсеньер, — начал Мазарини, разыгрывая сильное смущение, — простите, что я волнуюсь, оказавшись перед гениальным человеком, лучшим из политиков нашей эпохи, ведь я простой капитан папской армии и вдобавок так молод.

— В самом деле, сударь, — произнес кардинал, — вам от силы двадцать шесть лет.

— Мне уже тридцать, монсеньер.

Ришелье рассмеялся.

— Сударь, — произнес он, — когда я был в Риме и папа Павел Пятый посвящал меня в епископы, он спросил, сколько мне лет; подобно вам, я прибавил себе два года: мне было всего лишь двадцать три, а я сказал, что мне двадцать пять. Папа посвятил меня в сан, но после посвящения я стал перед ним на колени и попросил отпущения грехов. Он удовлетворил мою просьбу; тогда я признался, что солгал, прибавив себе два года. Не угодно ли вам получить отпущение грехов?

— Я попрошу вас об этом, монсеньер, — ответил Мазарини со смехом, — в тот день, когда пожелаю стать епископом.

— Неужели вы собираетесь это сделать?

— Разве что в надежде стать когда-нибудь кардиналом, как ваше высокопреосвященство.

— С вашими покровителями это будет нетрудно.

— Кто сказал монсеньеру, что у меня есть покровители?

— Миссия, которая на вас возложена, ведь, как мне говорили, вы прибыли от имени кардинала Антонио Барберини.

— Во всяком случае, протекция не играет тут важной роли, ибо я пользуюсь покровительством не папы, а лишь его племянника.

— Обеспечьте мне покровительство любого из племянников его святейшества, и я готов уступить вам покровительство самого Урбана Восьмого.

— Но ведь вам известно, что думает его святейшество о своих племянниках.

— По-моему, как-то раз он говорил, что его старший племянник Франческо Барберини годен лишь на то, чтобы читать «Отче наш», а его брат Антонио, не имея прочих достоинств, отличался дурным запахом своей монашеской рясы, поэтому папа пожаловал ему кардинальскую мантию; наконец, последнему из них, Тадео, которого папа назначил главнокомандующим святого престола, подобало бы скорее держать в руках прялку, нежели шпагу…

— Ах, монсеньер, я не стану больше донимать вас вопросами — сказав, что дядя думает о своих племянниках, вы способны сообщить мне, что племянники думают о дяде…

— Разве милости, которыми щедро осыпает их Урбан Восьмой, не являются законным вознаграждением за то, с каким старанием они способствовали его избранию? Когда при первом голосовании будущему понтифику не хватило одного голоса, его племянники отправились к римской черни и с помощью денег возбудили ее негодование, так что простолюдины собрались под окнами замка Святого Ангела, где проходили выборы, и стали вопить: «Смерть и пожар или Барберини — в папы!»

Два кардинала, строившие Барберини козни, стремились любой ценой не допустить его на папский престол. В течение трех дней оба кардинала исчезли: одного из них якобы хватил удар, а другой умер от аневризмы; их заменили двое сторонников главного кандидата, и это принесло ему семь дополнительных голосов. Затем скончались еще два кардинала — ярых противника будущего первосвященника; поползли слухи об эпидемии, все стремились поскорее покинуть конклав, и Барберини получил пятнадцать голосов вместо тринадцати, которые ему требовались.

— Это была не слишком большая плата за те великие преобразования, к которым приступил Урбан Восьмой, как только он оказался на папском престоле, — заметил Мазарини.

— В самом деле, — сказал Ришелье, — папа запретил францисканским монахам носить сандалии и остроконечный капюшон, подобный капуцинскому; он запретил бывшим кармелитским монахам именовать себя монахами-реформатами. Кроме того, он причислил к лику блаженных двух изуверов-театинцев: Андреа Авелино и Гаэтано де Тьена, одного босоногого кармелита по имени Феличе Канталиче, одного духовидца — флорентийского кармелита Корсики, двух молодых фанатичек: Марию Магдалину Пацци и королеву Португалии Елизавету и, наконец, блаженного Рока с его собакой.

— Что ж, я вижу, что у вашего высокопреосвященства достоверные сведения о его святейшестве, его племянниках и всей римской курии.

— Как же вы, явно умный человек, можете состоять на жалованье у таких ничтожеств? — спросил Ришелье.

— Каждый устраивается как может, — отвечал Мазарини с лукавой улыбкой.

— Это правда, — согласился Ришелье, — а теперь, когда мы уделили достаточно внимания другим, поговорим о нас. Зачем вы ко мне пожаловали?

— Попросить о том, в чем вы мне откажете.

— Почему?

— Потому что это бессмысленно.

— Зачем же, в таком случае, вы за это взялись?

— Чтобы увидеть человека, которым я восхищаюсь как никем другим на свете.

— В чем заключается ваша просьба?

Мазарини сказал, пожав плечами:

— Мне поручили передать вашему высокопреосвященству, что после взятия Пиньерольской крепости его высочество герцог Савойский стал кротким, как барашек, и гибким, как змея. Итак, он уполномочил папского легата покорнейше просить вас из уважения к принцессе Пьемонтской, сестре короля, вернуть ему Пиньерольскую крепость, ибо данная уступка позволила бы значительно быстрее заключить мир.

— Знаете, любезный капитан, — ответил кардинал, — хорошо, что вы начали с того, с чего начали, иначе я бы непременно подумал, что вы либо глупец, ибо только глупец мог согласиться на подобное поручение, либо принимаете меня за дурака. О нет! Отчуждение Пиньерольской крепости было одной из позорных страниц царствования Генриха Третьего; ее возвращение будет одной из славных страниц правления Людовика Тринадцатого.

— Следует ли мне передать ваш ответ в тех же выражениях, которые вы употребили?

— Нет, не буквально.

— В таком случае, повторите, монсеньер.

— Его величество еще не знает о взятии Пиньероля, и я не могу ничего решать до его возвращения. Мне написали, что король покинул Париж и направляется в Италию; подождем, когда он прибудет в Лион или Гренобль, тогда можно будет начать серьезные переговоры и дать более определенные ответы.