Александр Дюма - Красный сфинкс

— Любимый мой дядя, — отвечала преданная красавица, устремив на кардинала взгляд, в котором можно было прочесть нечто большее, чем нежность племянницы к дяде и даже любовь дочери к отцу, — до сих пор я не знала и не любила вас так, как знаю и люблю сегодня. Я принесла обет, папа освободил меня от него, теперь этого обета больше не существует. Так вот, сейчас я приношу клятву, и вы не властны освободить меня от нее. Я приношу клятву быть там, где будете вы, следовать за вами повсюду: дворец ли это, изгнание, тюрьма — мне все равно. Сердце живет не там, где оно бьется, а там, где оно любит. А мое сердце, дядя, принадлежит вам, ибо я вас люблю и всегда буду любить только вас.

— Да, но, став победителями, позволят ли они вам посвятить свою жизнь мне? Ведь, будучи побежденными, они не смогли этому помешать! Поймите, Мария: больше, чем моего падения, моей рухнувшей власти, моего обманутого честолюбия, я боюсь быть разлученным с вами. О, если бы мне приходилось бороться только против Испании, против Австрии, против Савойи — это были бы пустяки; но мне приходится бороться с теми, кто меня окружает, кого я сделал богатыми, счастливыми, могущественными! Подняв ногу, я не решаюсь ее опустить, боясь наступить на гадюку или раздавить несколько скорпионов! Вот что меня изнуряет. Спидола, Валленштейн, Оливарес — борьба с ними мне ничего не стоит! Их я сражу, не они мои настоящие враги и соперники. Мой истинный соперник — некто Вотье, мой истинный враг — некто Берюль, некое существо, затевающее интриги в алькове и плетущее заговоры в передней, — существо, о чьем имени и самом существовании я понятия не имею. Ах, я сочиняю трагедии, но, увы, не знаю более мрачной, нежели та, в которой играю я сам! Вот пример. Борясь с английским флотом и взламывая стены Ла-Рошели, я сумел силой гения — могу это сказать, хотя речь идет обо мне — помимо своей армии набрать во Франции двенадцать тысяч солдат. Я даю их герцогу Неверскому, законному наследнику Мантуи и Монферрата, чтобы он мог отвоевать свои земли. Конечно, ему не понадобилось бы так много солдат, если бы я боролся только с Филиппом Четвертым, Карлом Эммануилом и Фердинандом Вторым, то есть с Испанией, Австрией и Пьемонтом; но астролог Вотье увидел по звездам, что армия не перейдет через горы, а набожный Берюль испугался, что успех Невера нарушит доброе согласие, существующее между его католическим величеством и его христианнейшим величеством. Они заставляют королеву-мать написать Креки — человеку, кого я сделал пэром, маршалом Франции, губернатором Дофине; и Креки, ждущий моего падения, чтобы стать коннетаблем вместо Монморанси, отказывает в съестных припасах — они у него в изобилии. В армии начинается голод, следствием голода становится дезертирство, следствием дезертирства — Савоец! Но кто столкнул с савойских гор камни, раздавившие остатки французской армии? Французская королева Мария Медичи. Правда, прежде чем стать королевой Франции, Мария Медичи была дочерью Франческо, то есть убийцы, и племянницей Фердинандо, кардинала-расстриги, отравившего своего брата и невестку. Вот так же поступят со мной или, вернее, с моей армией, если я не отправлюсь в Италию, и будут под меня подкапываться, пока не добьются моего падения, если я туда отправлюсь. А ведь я хочу блага для Франции. Мантуя и Монферрат, я знаю, небольшая территория, но важная военная позиция. Казаль — ключ к Альпам! И этот ключ в руках Савойца, который сообразно своим интересам будет его вручать то Австрии, то Испании! Мантуя — столица рода Гонзага, дающая приют гонимым искусствам; Мантуя — это музей, ставший вместе с Венецией последним гнездом Италии; наконец, Мантуя прикрывает одновременно Тоскану, папские владения и Венецию. «Вы, может быть, снимете осаду Казаля, но вы не спасете Мантуи!» — пишет мне Густав Адольф. Ах, если б я не был кардиналом и не подчинялся Риму, я не желал бы лучшего союзника, чем Густав Адольф; но каким образом можно заключить союз с протестантами Севера, когда я уничтожаю протестантов Юга? Если б еще я мог надеяться стать легатом, если б мог соединить в своих руках духовную и светскую власть, быть пожизненным легатом! И подумать только, что такому проекту мешают осуществиться какой-то шарлатан Вотье и какой-то дурак Берюль!

Он поднялся.

— И вот еще о чем я думаю: обе они у меня в руках, и невестка, и свекровь; у меня есть доказательства адюльтера одной и соучастия в убийстве Генриха Четвертого другой; но когда обвинения эти готовы вырваться из моего горла, я душу их, я молчу, чтобы не компрометировать славу французской короны.

— Дядюшка! — вскричала в испуге г-жа де Комбале.

— О, у меня есть свидетели, — продолжал кардинал. — Госпожа де Белье и Патрокл против Анны Австрийской. И та, которую замуровали, против Марии Медичи. Я разыщу ее в скопище кающихся грешниц, бедную мученицу, а если она умерла — заставлю говорить ее труп.

Он взволнованно прошелся по комнате.

— Милый дядя, — сказала г-жа де Комбале, встав у него на дороге, — не говорите об этом сегодня, вы все обдумаете завтра.

— Вы правы, Мария, — отвечал Ришелье, силой своей необычайной воли вернув себе самообладание. — Что вы делали сегодня? Откуда приехали?

— Я была у госпожи де Рамбуйе.

— Что там было? Что создали прекрасного? Что хорошего говорили у знаменитой Артенисы? — спросил кардинал, пытаясь улыбнуться.

— Нам представили молодого поэта, приехавшего из Руана.

— Что у них там, в Руане, мануфактура по выделке поэтов? Трех месяцев не прошло, как из дорожной кареты появился Ротру.

— Вот именно Ротру нам его и представил как одного из своих друзей.

— И как зовут этого поэта?

— Пьер Корнель.

Кардинал покачал головой и пожал плечами, что должно было означать; «Не знаю».

— И конечно, он явился с какой-нибудь трагедией в кармане?

— С комедией в пяти актах.

— Под названием?

— «Мелита».

— Это имя не из истории.

— Нет, сюжет придуман автором. Ротру уверяет, что его друг затмит всех поэтов прошлых, настоящих и будущих.

— Наглец!

Госпожа де Комбале, видя, что затронула деликатную струну, поспешила сменить тему.

— А потом, — продолжала она, — госпожа де Рамбуйе приготовила нам сюрприз: она приказала сделать, никому ничего не говоря и заставляя каменщиков и плотников лазать через стену больницы Трехсот, пристройку к своему особняку. Восхитительная комната, вся обтянутая голубым бархатом с золотом и серебром. Я еще не видела ничего подобного, что было бы сделано с таким вкусом.

— Вам хочется такую же, милая Мария? Нет ничего проще, она у вас будет во дворце, который я велел построить.

— Благодарю, но мне нужна — вы об этом все время забываете, милый дядя, — монашеская келья, и ничего больше, лишь бы она была около вас.