Александр Дюма - Красный сфинкс

— Разве ты не слышал, что он требует открытого поединка? В истории нашей монархии есть такой пример: поединок Жарнака и Ла Шатеньре при короле Генрихе Втором.

— Прекрасно! Но ты забываешь, что с тех пор прошло семьдесят пять лет, что Жарнак и Ла Шатеньре были вельможами и могли обнажить оружие друг против друга, что Франция переживала еще рыцарские времена и что, наконец, не было эдиктов против дуэлей — эдиктов, из-за которых недавно слетела на Гревской площади голова Бутвиля, одного из Монморанси. Попроси господина де Ришелье разрешить господину Барада, королевскому пажу, поединок с господином де Бассомпьером, маршалом Франции, генерал-полковником швейцарцев, — и ты увидишь, как он тебя встретит!

— Но надо, чтобы бедный Барада получил какое-то удовлетворение, иначе он сделает то, что обещал.

— И что же он сделает?

— Останется у себя дома!

— И ты думаешь, что из-за этого земля перестанет вращаться, ведь господин Галилей утверждает, что она вращается? Нет, господин Барада — фат, неблагодарный, как другие, и он тебе надоест, как другие; что касается меня, то, будь я на твоем месте, я бы знал, что мне делать.

— И что бы ты сделал? В конце концов, л’Анжели, я должен признать, что ты даешь мне порой хорошие советы.

— Ты можешь даже сказать, что я единственный, кто тебе их дает.

— А кардинал, о ком ты только что говорил?

— Ты их у него не просишь, вот он и не может тебе их дать.

— Послушай, л’Анжели, так что бы сделал ты на моем месте?

— Ты так несчастлив в фаворитах, что я бы попробовал фаворитку.

Людовик XIII сделал жест, выражающий нечто среднее между целомудрием и отвращением.

— Клянусь тебе, сын мой, — сказал шуг, — ты не знаешь, от чего отказываешься. Не стоит так категорически презирать женщин: в них есть и кое-что хорошее.

— Во всяком случае, не при дворе.

— Почему не при дворе?

— Они так распутны, что я их стыжусь.

— Но, сын мой, надеюсь, ты говоришь это не о госпоже де Шеврез?

— Как бы не так! Нашел кого назвать, госпожу де Шеврез!

— Вот тебе на! — сказал л’Анжели с самым наивным видом. — А я считал ее благонравной.

— Ну, так спроси у милорда Рича, спроси у Шатонёфа, спроси у старого турского архиепископа Бертрана де Шо, в чьих бумагах нашли разорванный ордер на двадцать пять ливров, подписанный госпожой де Шеврез.

— Да, правда, я вспоминаю даже, что в ту пору по настоянию королевы — она ни в чем не могла отказать своей фаворитке, так же как ты ни в чем не можешь отказать своему фавориту — ты добивался для этого достойного архиепископа кардинальской шапки, и тебе в ней было отказано, так что бедняга всюду говорил: «Если бы король был в милости, я бы стал кардиналом; но три любовника, в том числе один архиепископ, не так много для женщины, имевшей к двадцати пяти годам только двух мужей».

— О, мы не дошли еще до конца списка! Спроси у князя де Марсильяка, спроси у ее верного рыцаря Оратио, спроси…

— Нет, — сказал л’Анжели, — признаюсь, я слишком ленив, чтобы обращаться за сведениями ко всем этим людям. Лучше я назову другую. Вот госпожа де Фаржи. Ты не можешь сказать, что она не весталка.

— Да ты издеваешься, шут! А де Креки? А Крамай? А хранитель печатей Марийяк? Разве ты не знаешь знаменитую латинскую рифмованную прозу:

Король резко остановился.

— Нет, честное слово, я ее не знал, — сказал л’Анжели, — спой же куплет до конца, это меня развлечет.

— Я не решусь, — ответил Людовик, краснея. — Там есть слова, какие целомудренные уста не могут повторить.

— Но это не мешает тебе знать текст наизусть, лицемер! Однако продолжим. Послушай, а что ты скажешь о принцессе де Конти? Она в несколько зрелом возрасте, но тем больше у нее опыта.

— После того, что сказал о ней Бассомпьер, это было бы безрассудно! А после того, что она сама говорит о себе, это было бы просто глупо!

— Я слышал, что сказал маршал, но не знаю, что сказала она сама. Расскажи, сын мой, ты так хорошо рассказываешь, во всяком случае, игривые анекдоты.

— Так вот, она сказала своему брату, который вечно играет и никогда не выигрывает: «Не играйте больше, брат мой». А он ответил: «Я перестану играть, сестра моя, когда вы перестанете заниматься любовью». — «Ах, злюка!» — сказала она в ответ. К тому же совесть не позволяет мне говорить о любви с замужней женщиной.

— Теперь я понимаю, почему ты не говоришь о любви с королевой. Ну, перейдем к девицам. Послушай, что ты скажешь о прелестной Изабелле де Лотрек? Уж ее-то ты в отсутствии благонравия не упрекнешь.

Людовик XIII покраснел до ушей.

— Ага! — воскликнул лАнжели. — Кажется, я случайно попал в точку?

— Нет, я не могу ничего сказать против добродетели мадемуазель де Лотрек, — сказал Людовик XIII, и в голосе его явно слышалась легкая дрожь.

— А против ее красоты?

— Еще меньше.

— А против ее ума?

— Она очаровательна, но…

— Что «но»?

— Не знаю, должен ли я тебе это говорить, л’Анжели, но…

— Ну же, говори!

— … но мне показалось, что она не испытывает ко мне большой симпатии.

— Полно, сын мой, ты заблуждаешься на свой счет, и скромность тебя губит.

— Но если я тебя послушаюсь, что скажет королева?

— Если будет необходимо, чтобы кто-то держал мадемуазель де Лотрек за руки, королева этим займется, хотя бы ради того, чтобы увидеть, что прекратились все эти гадости с пажами и конюшими.

— Но Барада…

— Барада будет ревнив, как тигр, и попытается заколоть мадемуазель де Лотрек кинжалом. Но мы ее предупредим, и она наденет кирасу, как Жанна д’Арк. Во всяком случае, попробуй!

— Но если Барада, вместо того чтобы вернуться ко мне, совсем рассердится?

— Что ж, у тебя останется Сен-Симон.

— Славный малый, — сказал король, — и единственный, кто на охоте умеет чисто протрубить в рог.

— Ну, вот видишь, ты уже наполовину утешился.

— Что я должен делать, л’Анжели?

— Следовать советам моим и господина де Ришелье; с таким шутом, как я, и таким министром, как он, ты через полгода станешь первым государем Европы.

— Ну что ж, — сказал Людовик со вздохом, — я попробую.

— И когда же? — спросил л’Анжели.

— С сегодняшнего вечера.

— Хорошо; будь мужчиной сегодня вечером — и завтра ты будешь королем.

На следующий день, после того как король Людовик XIII по совету своего шута л’Анжели решился заставить г-на Барада ревновать, кардинал де Ришелье послал Кавуа в особняк Монморанси со следующим письмом:

Господин герцог,

разрешите мне воспользоваться одной из привилегий моей должности министра, чтобы выразить большое желание Вас видеть и серьезно переговорить с Вами как с одним из выдающихся военачальников предстоящей кампании. Позвольте также высказать пожелание, чтобы встреча состоялась в моем доме на Королевской площади, рядом с Вашим особняком, и просить Вас прийти пешком, без свиты, дабы эта встреча, каковая, надеюсь, Вас полностью удовлетворит, осталась в тайне. Если девять часов утра будут для Вас подходящим временем, то меня оно тоже устроит.