Сергей Мосияш - Фельдмаршал Борис Шереметев

— Борис Петрович, вы любите меня?

— А как же, ваше высочество, — отвечал Шереметев. — Вы наш будущий государь, мы все должны любить вас.

— А вот батюшка меня, видно, не любит, — вздохнул Алексей.

— С чего вы взяли, Алексей Петрович? Как отец может не любить сына?

— Да чуть что, бранит меня.

— Так государь и нас бранит пользы для. Такая уж у него планида. И вас для вашей же пользы иногда пожурит. Отец ведь.

— Нет. Вас по-другому, да и то больше хвалит. А мной бы хоть раз доволен был. Что бы я ни сделал, все не так, все не по его. Заставляет шпионить за мной других.

— Ну уж так-то… Вам это чудится, наверно, Алексей Петрович.

— Где чудится? Съездил надысь в Суздаль мать навестить {219} 219 Съездил… в Суздаль мать навестить… — Евдокия Федоровна (1669–1731), урожденная Лопухина, царица, первая жена Петра I. В 1697 г. царицу отправили в суздальский Покровский монастырь, через год постригли под именем Елены. Малолетнего царевича Алексея перевезли к тетке, царевне Наталье. В 1718 г. привлекалась по делу царевича Алексея, сослана в Новую Ладогу, а затем в Шлиссельбург, освобождена Петром II в 1727 г. , тихонько, никому не говоря, а он все равно узнал. Так осердился, едва не побил.

— М-да… — вздохнул Борис Петрович с неопределенным оттенком, хотя в мыслях вполне сочувствовал юноше: «Уж что ж за мать-то ругать? Какая б ни была — а мать все же». — Это, наверно, кто-то из ваших людей донес, Алексей Петрович.

— Знать бы кто, тут же прогнал бы.

— Да и потом, шило в мешке никак не утаится, рано или поздно наружу вылезет. Нет ничего удивительного, государю о сыне все знать хочется. Все.

— Я же не лезу в его жизнь, чего ж он в мою лезет?

— Он отец, перед Богом за вас ответствен, Алексей Петрович. Вот станете отцом, сами поймете, надо вмешиваться в жизнь своего дитяти иль не надо.

— Я уж давно не дитятя.

— Для отца сын всегда дите. Вон мой Мишка уже полковник, а для меня все едино дитенок.

За время обеда царевич выпил всю бутылку водки. Один. Даже не приглашая фельдмаршала поддержать его. И это не понравилось Борису Петровичу: «Рановато, однако, он к вину пристрастился. Рановато. Впрочем, не диво — отец с Ивашкой Хмельницким весьма дружен. Хотя, конечно, государь знает время этой дружбе, ни с того ни с сего пить не станет».

Опьяневшего царевича Борис Петрович сам проводил в горенку, не доверил денщикам, стащил с него сапоги, уложил в кровать, помимо одеяла накрыл еще шубой. Тот бормотал несуразицу:

— Я тоже к нему шпионов подошлю… Он ко мне… Я к нему… Я что? Не имею права? Да?

— Имеешь, имеешь, Алексей Петрович, — успокаивал царевича фельдмаршал. — Почивай с Богом.

Прикрыл плотно дверь, прошел в свою походную канцелярию, сказал секретарю:

— Не вели, Франц, никому шуметь в доме. Царевич почивает. А ты, — обратился к денщику Гавриле, — отгони там от окна чьи-то сани с конями, того гляди, оглоблей стекло выдавят.

Вкруг избы, где располагалась ставка, бесперечь люди толклись, конные подъезжали, у коновязи дрогли подседланные кони, матерились возчики, цепляясь санями за чужие разводья.

Вскоре у фельдмаршала появился майор Преображенского полка Бартенев.

— Борис Петрович, мои разведчики были в Рашевке, сказывают, там шведский отряд не столь велик, но коней, сказывают, много.

— Коней, говоришь? — сразу оживился фельдмаршал. — Неплохо бы отбить для моих драгун. Петро, — повернулся к адъютанту, — сыщи генерала Бема, он где-то тут рядом. Зови ко мне.

Генерал-майор Бем явился, потирая замерзшие щеки, срывая с усов сосульки.

— Что? Замерз, генерал? — спросил Шереметев.

— Не говори, Борис Петрович, давно такого не было.

— Это на шведов Бог послал морозы, как на тараканов. Пусть жмет. Подойди к карте, генерал. Вот тут видишь Рашевку?

— Вижу, граф.

— Там шведский отряд с табуном коней. Вот вместе с преображенцами атакуй. Майор, — обернулся к Бартеневу, — возьми первый и второй батальоны — и вперед. Свей сейчас от мороза в норы зарылись, ковырните их. Шведов к праотцам, коней — сюда.

— «Языки» нужны?

— Привезете, скажу спасибо. Не привезете, не огорчусь. С Богом, ребята!

Четыре драгунских полка и два Преображенских батальона внезапно напали на Рашевку, перебили там отряд шведов, а самого командира барона Адельбиля взяли в плен. Захватили более двух тысяч лошадей — именно этому трофею искренне радовался фельдмаршал Шереметев. Однако успех был не без печали: в атаке погиб майор Бартенев, зачинатель сего дела.

Борис Петрович лично допрашивал барона, интересуясь главным: куда собирается идти король?

— Я этого не знаю, но догадываюсь, что его величество ищет пристанища.

— Зачем же тогда он, взяв Веприк, уничтожил его и даже велел срыть стены? {220} 220 Взяв Веприк, уничтожил его и даже велел срыть стены. — В 1709 г. шведы не смогли взять крепость с ходу, потеряли под городом 46 офицеров и более 100 рядовых. Крепость, окруженная мелким рвом, занесенным снегом, имевшая вал без бастионов, была велика для гарнизона в 1500 человек, но несмотря на это русские отбили три атаки и сдались (6 января), когда уже не было пороха. Чем не пристанище?

— Веприк оказал сильное сопротивление, под стенами его много погибло наших.

— Эх, барон, в Веприке у гарнизона было всего три пушки.

— Но они сопротивлялись отчаянно. Король был разгневан и, по взятии крепости, приказал перебить всех людей до одного, и женщин, и детей, а сам Веприк сровнять с землей.

— Но куда же он направляется сейчас?

— Не знаю, ваше сиятельство, но слышал я, он хочет доставать Полтаву, потому как люди не могут всю зиму находиться под открытым небом. Люди все скучают по теплу.

Сразу же после допроса пленного барона Шереметев распорядился отправить в Полтаву несколько пушек с порохом и ядрами, предупредил коменданта Келина о возможном нападении шведов на крепость: «Будьте готовы, полковник, к бою. Да поможет вам Бог, и мы, в случае чего, не оставим вас без сикурса».

Видимо, шведы столько «скучали по теплу», что 12 февраля грянула настоящая гроза с громом, молнией и ливнем. И это посреди зимы. В одни сутки все окрестности превратились в непроходимые, непроезжие холодные озера. Замерзшая земля не могла впитать эту прорву воды. «Поплыли» все — и шведы, и русские.

На донесение фельдмаршала о бое в Рашевке царь из Воронежа ответил не похвалой, но выговором: «Борис Петрович! Зело огорчен я, что тратишь ты людей понапрасну, особливо преображенцев. Гвардейцы мне для великой баталии зело нужны станут. Изволь впредь не тратить людей без великой нужды».

В письме к фельдмаршалу царь удержался от резких слов, зная обидчивый характер Бориса Петровича, но в письме к Меншикову назвал сей поступок фельдмаршала «бездельным и торопким» и сердился особенно за гибель Бартенева. И приказал светлейшему забрать гвардейские полки, Преображенский и Семеновский, под свою команду. Это решение царя поразило Бориса Петровича своей несправедливостью, и он в великом расстройстве писал ему: «…Исполнял я вашу волю с чистым намерением и охотою и последствуя пятому пункту за подписанием руки вашего величества. Преображенцев послал потому, что одной кавалерией учинить такого поиску невозможно, а если умер майор Бартенев, то в том воля Божия, рана была легкая. И прошу вашего царского величества, моего премилостивого государя, всенижайше, дабы мне в старости своей с печали безвременно не умереть и мне объявить, какое пред вашим величеством преступление, или повели к себе быть».