Иван Наживин - Распутин

Он помнил страшные дни после взятия Трапезунда. Не успела жизнь в только что завоеванном городе даже и немножко успокоиться, как серые солдатские массы уже повели нетерпеливые приступы на публичные дома. У входа в жалкие притоны эти устанавливались длинные серые хвосты вонючей солдатни: одни выходили, другие входили, третьи жадно ждали своей очереди. Из окон неслись вопли истязуемых женщин, моливших о пощаде, но — пощады не было. И здесь, в горах, в этих брошенных мужчинами аулах шло то же, что и в Трапезунде: за кусок хлеба, за кусок сахара для детей турчанки и черкешенки, которые раньше и лица открыть пред чужим мужчиной не смели, принимали к себе солдат на ночь, и те шли и брали все, что попадалось под руку — от пятилетней девочки до семидесятилетней старухи. Весь тот поэтический ореол отношений между женщиной и мужчиной, который так прославлялся в поэмах, романах, операх, балетах, повестях, статуях, романсах, здесь разом был сорван и отброшен, как ненужная ветошь: кто — все равно, лишь бы самка! И когда дрянного солдатишку Петрова поймали в стойле около ослицы, все плевались, ругались, хохотали, но… но не было уверенности, что и они далеки от этого. Иногда страшно чувствовалось, что многие и многие из них, если бы понадобилось, отдали бы и Россию, и честь, и долг, и все за одну ночь ласки. Вон Володя, прямой, честный, устойчивый Володя, и у того было что-то с одной из сестер милосердия, Ириной Алексеевной, этой красивой, но странной девушкой, про которую говорили столько нехорошего. А у него дома осталась ведь и страдает невеста, Таня, милая, чистая, хорошая Таня… Нет, решительно человек здесь совсем не был похож на того, каким его рисовали в хороших книжках!

Дверь вдруг, жалобно завизжав, отворилась, и в низкой раме ее показалась сестра Ирина Алексеевна, высокая красивая девушка с матово-бледным лицом, темными глазами и очаровательной родинкой на верхней губе. На высокой груди ее резко выделялся красный крест. И в каждом движении ее стройного тела точно слышалась сдержанная музыка. Была она хорошо образована, хорошо воспитана, но упорные слухи о доступности ее ласк все тяжелее и тяжелее нависали над ней. Солдаты, несмотря на ее простоту и сердечность, ненавидели ее и звали ее скверным именем… И было иногда в ее красивом лице странное выражение: точно она вдруг забывала все окружающее и чутко прислушивалась к чему-то далекому, точно ожидая из этих далей какой-то радостной вести…

— Все сакли обошла с тоски… — сказала она, подходя к огоньку. — Где картеж, где раку дуют, где спят… А вы что, полуземляки, делаете?

Полуземляками она звала Володю и Ваню, так как у нее в Окшинске была близкая родня — семья председателя уездной управы.

— А мы на бобах гадаем о будущем… — сказал Володя. — Садитесь к огоньку…

— Нет, мне хочется погулять, подышать… — сказала девушка. — Кто хочет быть моим кавалером?

— Нам с капитаном скоро, как начнет смеркаться, выступать на смену надо… — сказал Володя. — Сейчас собираться начнем…

— А я сегодня воздушную разведку делал и замерз, как собака… — вставил Львов. — И даже с вами не выйду из тепла наружу…

— А вы, Гвоздев? Тоже озябли?

— Нет, пожалуй, я пройдусь… — сказал Ваня, поднимаясь. — Осточертела мне эта холодная келья наша хуже горькой редьки…

Но он почему-то был смущен.

— Ну, так идемте…

Скоро они шагали уже по грязной и унылой улице к околице. Вокруг них теснились беспорядочно разбросанные сакли, а над саклями громоздились высокие белые вершины гор, вкруг которых клубились седые угрюмые тучи, и отсюда, из сравнительно теплого ущелья, чувствовалось, как там, на высоте, должно было быть холодно. У дороги валялись обглоданные лошадьми за ночь деревья. Несколько солдат, переругиваясь от нечего делать, пилили их на дрова. Они злобно косились на сестру и молодого стройного офицера и грязно ругались низкими голосами.

— Опять повела, такая-растакая…

— Тоже свою службу престол-отечеству сполняет… — осклабился рыжий Мишутка Шершаков, орловец. — Вот бы мне на ночку такую-то… Гы — гы-гы…

— Ты вон лутче ослиху у Петрова попроси…

— Я те дам ослиху… — обозлился вдруг Петров, белобрысый солдат с гнилыми зубами и нехорошими глазами. — Мать твоя ослиха.

Молодым людям не говорилось. Жизнь их зашла в какой-то грязный и скучный тупик, и было тоскливо. А как бы можно было жить, если бы не эта дурацкая война! И вставало в памяти прошлое, и казалось оно ярким, милым, но далеким сном. И дохлая, уже раздувшаяся и объеденная местами шакалами лошадь белым оскалом зубов своих точно смеялась над ними…

Они вышли уже за деревню и вошли в небольшой, но густой перелесок. Тут, в защите, было теплее. Ирина Алексеевна молча взяла его под руку и шла рядом, потупившись, красивая, но далекая. И прелестно вились вокруг маленького розового уха золотистые волосики. Сердце Вани тяжело забилось, и он вдруг нагнулся к девушке и поцеловал ее в шею за ухом. Она зарумянилась и подняла к нему свое красивое лицо для поцелуя. У него потемнело в глазах, и он очнулся уже в лесной чаще на пахучей, уже слежавшейся на сырой земле листве чинар. Ирина Алексеевна стыдливо приводила себя в порядок, и на ее взволнованном, разгоревшемся лице снова появилось это ее странное выражение: не звенит ли вдали колокольчик? Не спешит ли кто таинственный к ней с радостной вестью?

Смеркалось. Тихо шли они к деревне. А в другую сторону из деревни выползала сменная рота в окопы. Володя с Клушенцовым шли рядом, то и дело оскользаясь на острых влажных камнях горной тропы, которая зигзагами уходила в седые тучи. И как только обогнули они гору, так им открылся сумрачный вид на большое село, где был еще неприятель. Большая стая ворон, борясь с ветром, кружилась над острым минаретом. И вдруг там, по сю сторону села, бойко пыхнул легкий дымок, тотчас же послышался над головою знакомый тугой свист, и неподалеку слева, поднимая камни и землю, разорвалась граната, и уже потом послышался и раскатился по ущельям орудийный выстрел…

Что это сегодня их разобрало? — удивился Клушенцов. — Раньше они такими пустяками не занимались… Держись пока за скалами, ребята, — крикнул он солдатам, — а там, если он эти глупости не бросит, мы сочиним вот какую комбинацию…

Тугой свист, взрыв, и Григорий Иванович, нелепо изогнувшись назад и беспомощно вскинув руками, с головой, развороченной вдребезги осколком снаряда, навзничь упал на землю, а Володя, оглушенный, сделав несколько неверных шагов вперед, упал вдруг на руки и с удивлением огляделся вокруг: дальнее село с белым минаретом странно качалось, жутко качались в дымном небе горы, и все вдруг куда-то повалилось, и ничего не осталось…