Иван Наживин - Распутин

— Благодарим… — сказал Мишутка снисходительно. — Мы лутче шинпанского какого выпьем… А то мадам полковница обижаться будут, скажут: от вас дух не хорош…

Вдали чуть слышно стукнуло несколько выстрелов.

— Ишь, наши черти опять баловство какое-то завели… — прислушиваясь, сказал парень с вихром. — Опять из-за девок чего не вышло бы…

— Вы как идете? — спросил чернявый.

— Монету… — отвечал Егоров. — Моя. Зря не рисконул по всем. Нет, я уж выпил — дай-ка мне лутче ватрушечки…

Вдали опять застучали выстрелы. Тихий Пацагирка тяжело вздохнул.

— Кругом беднота, голота, и хоть бы черт какой корку оглоданную бросил… — проговорил он как бы про себя. — А в карты проигрывать тысячи находятся. А мы за народ… Ну черт с тобой, что грабишь ты, пьянствуешь, безобразничаешь, так хошь языком-то ты зря не болтай, не ври, проклятый…

— Ну, затянул свой акафист всем скорбящим… — сказал вихрастый парень. — Ты бы вот лутче с Петровым удумал, как бы девочонок опять сюда затащить… А? По-вчерашнему?

Мишутка весело заржал.

— Тьфу, разбойники! — плюнул Пацагирка, отвертываясь. — И зачем меня понесло с ними, не пойму…

Выстрелы зачастили совсем близко и тревожно. И вдруг горнист торопливо проиграл тревогу. Буран так и рвал звуки рожка. Все всполошились.

В комнату в вихре снега ворвался матросик Кирюша.

— Что же это вы, товарищи, прохлаждаетесь? — гневно бросил он. — Не слышите?

— Что такое? — послышались голоса. — Нюжли кадетня лезет? Ну в такую пургу-то… Казаки, небось, дьяволы, развозились…

— Белые наступают… — крикнул Кирюша. — Бери винтовки… Живо!

И он унесся.

— Батюшки! — вдруг испуганно крикнул Мишутка. — Где же мои деньги-то? Вот сичас вынимал… Товарищи, что жа это такоича?

— А ты ржал бы больше… — зло проворчал Егоров. — Полковник!

— Надо обыск изделать… — жалобно проговорил Мишутка. — Как жа так?

— Еще бы тебе! — раздались голоса солдат, разбиравших винтовки. — Там тревога, а мы с тобой тут канителиться будем! Да у тебя и денег-то не было — так, дурака только валяешь! Собирайся проворней…

— Да-а, не было!.. — обиделся Мишутка. — Семь тысяч думками, да три крестика золотых, да мядаль, да кольцо с синим камнем… Не было!

Стрельба затрещала совсем близко.

— Иди скорей, ребята… — тревожно переговаривались красные. — Ну, не горит… Иди, иди…

И, стукаясь штыками, они гуськом потянулись в дверь.

— Батюшки, кадеты! — ворвался вдруг со двора отчаянный крик. — Егоров, бей! Обходят, обходят…

Две казачки — старая, сморщенная баба и молодая, статная красавица, по-видимому, ее дочь, — торопливо заканчивали уборку школы под наблюдением Ерофеича, высокого бравого старика с бородищей во всю грудь. За окнами по-прежнему выл и бился буран.

— Идут! — прислушавшись, сказала молодая красавица.

— Живо, живо… — подгонял их старик.

В широко распахнувшуюся дверь — висячая лампа вдруг замигала и задымила под ударами бурана — вошли занесенные снегом и обледеневшие Алексеев, Корнилов, Деникин в сопровождении нескольких офицеров.

— Ну, здравствуйте, хозяюшки… — проговорил трясущимися губами Алексеев. — Дед, здорово!

— Здравия желаю, ваше высокопревосходительство… — вытянулся огромный старик. — Милости просим… Жалуйте…

— Старый орел, а какой еще молодчинище… — заметил Корнилов.

— Бывший конвоец, ваше превосходительство… — отвечал Ерофеич, сверху вниз глядя на маленького Корнилова. — Служил государю императору Александру Третьему. Вот сюда, пожалуйте, ваши превосходительства… Здесь тепло… И три койки вам тут поставили… Пожалуйте…

Генералы прошли в соседнюю комнату.

— Великолепно… — говорили они радостно, отдирая с усов лед. — А печь-то как натоплена… Вот чудесно… И самовар…

— Ну, не думал корнет его величества, что он еще будет наслаждаться жизнью! — сказал, грея руки у раскаленной печки, корнет с веселыми усиками. — Значит, Господь не совсем еще прогневался на художества мои… Господи, какая благодать!

— Черт знает, пули бжикают, а я винтовки уж поднять не могу… — проговорил приземистый донец с татарским лицом. — Точно вот наполовину уж в царстве небесном…

— И чего эти черти бежали… — топая ногами, заметил офицер с георгиевским углом на рукаве. — Они могли бы переловить нас, как мерзлых перепелок…

В комнату снова вошел Корнилов. Все почтительно встали.

— А не могли бы, дед, станичники сторожевое охранение выставить, пока наши хоть чуточку обогреются? — спросил он у старого казака.

— Слушаю, ваше превосходительство, сичас прикажу… — вытянулся Ерофеич.

— Постой… — остановил его Корнилов. — А как народ у вас? Надежный?

— Враз дьявола поумнели, как своими глазами увидали всю эту музыку… — отвечал казак. — Теперь так и рвут в клочья чертей этих, а особенно матрозню эту отпетую или китайцев… Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство: старики сами пойдут… Будьте благонадежны… Понимаем…

— Замучили, ваше превосходительство, начисто замучили… — сказала старая казачка. — Думали, просто конец свету пришел…

— Ну, делать нечего, надо потерпеть… — отозвался Корнилов. — Авось перемелется, мука будет… Так распорядись, старик…

— Так точно, ваше превосходительство… Сию минуту… — сказал казачина и, строго мигнув бабам, чтобы не отсвечивали, быстро вышел в заднюю дверь, а Корнилов снова прошел на другую половину.

Корнет, который исчез было куда-то незаметно, бомбой влетел снова в комнату.

— Господа, рядом станичники офицеров угощают… — весело крикнул он. — Вино какое! И чего-чего только ни натащили! Идемте…

— Мне нельзя… — сказал донец. — Смотрите, пришлите мне сюда чего-нибудь, корнет…

— Сейчас сам принесу… — отвечал тот, уносясь.

— Вот это так дело… — переговаривались офицеры, уходя один за другим в дверь. — Я один теперь целого теленка съем… А главное, чайку бы горяченького, да если бы с винцом… М-м-м…

Косоглазый донец с наслаждением прижался всем телом к печке. За дверью слышались глухие голоса генералов. Вдруг дверь отворилась, и появилось несколько принарядившихся казачек и старых казаков, нацепивших все свои боевые отличия. В руках у них блюда, а на блюдах жареные куры, гуси, творог, масло, хлеб, яйца.

— Ого! — невольно вырвалось у донца.

— Нельзя ли, вашескородие, генералам доложиться? — спросил старый великан-конвоец.

— Ваши превосходительства, вас просят… всех… — приотворив дверь к генералам, сказал казак.

— Ваше высокопревосходительство, дозвольте от чистого сердца… — когда генералы вышли, с поклоном сказал Ерофеич.

— Спасибо, станичники! — тронутый, сказал Алексеев. — Чем мы только отблагодарим вас?