Иван Наживин - Распутин

— Аххх! — возбужденно проносится по собранию.

— Делянка Воздвиженской лесной казенной дачи за номером девять, мерою столько-то десятин, по оценке казны стоимостью столько-то, а я, Степан Кузьмич Носов, предлагаю казне столько-то…

— Аххх! — еще горячее проносится по собранию.

Лица бледны. Глаза горят. Волнение заражает собой даже ревизора с его помощниками, даже лесников, вытянувшихся вдоль стен в своих ловких стильных кафтанах серого сукна с зеленой выпушкой. Мастерской удар москвича веселит всех, даже сраженных этим ударом.

— Ну что там толковать!.. Зарезал всех… — слышит вокруг себя Степан Кузьмич горячий шепот, и огромное торжество поднимает его грудь, и глаза его сияют. — Нечего и читать наши пакеты… И опять:

— Делянка… по оценке… а я, Носов, даю столько-то…

— Аххх!

Чтение пакета Степана Кузьмича закончено. Все вокруг гудит зло и в то же время восторженно: ну и ловок же черт — всех обработал! Тесаря Степана Кузьмича — Тестов тоже уже прибежал на торги — бледные, возбужденные, сияют, как победители: они главные герои необыкновенного в жизни лесного края события! И вот встает один ветлугай за другим и заявляет:

— Позвольте, господин ревизор, мой пакет обратно… И читать нечего…

— И мой, вашескородие… Кончено дело! Подсидел нас чертов москвич!

Пакеты разом разбираются владельцами. Все кончено. Враг разбит одним ударом наголову по всей линии. Ревизор и лесничие, довольно улыбаясь, поздравляют Степана Кузьмича с блестящей победой. Лесопромышленники и знакомые, и незнакомые окружают его и тесарей взволнованной толпой.

— Ну, ловки, в рот вам пирога с горохом! Одно слово: москвич. Ну а ты, Щепочкин, еще покаешься: изменил старым приятелям своим. А чего ему больно каяться-то: новые хозяева отблагодарят вот как! Ну, так уважили, так уважили, по гроб жисти не забудешь!..

И опять ясно слышны в голосах и досада, и зависть, и невольное восхищение перед мастерским ударом…

Наутро в легкой кошевке Степан Кузьмич поехал с тесарями взглянуть купленные леса — они были верстах в пяти от села. Приехали — великолепный сосняк и лиственница, но Степан Кузьмич был все же несколько разочарован: он представлял себе костромские леса куда могучее. Этой золотой бесконечной колоннадой они пошли вглубь. Вот дорогу им преградила поваленная бурей сосна, и тут только, подойдя к ней вплотную, Степан Кузьмич понял, что он купил: у корня ствол великана был почти в рост Степана Кузьмича, то есть обхвата в три! Щепочкин вынул из кармана полушубка захваченную на всякий случай рулетку и прикинул дерево: если обрубить его под самой кроной, получится бревно в пятнадцать сажен длиной и семи вершков в отрубе!

— Да постой, как же такого черта вывезти из лесу-то? — поразился Степан Кузьмич, весь сияя.

— Целиком ежели везти, то не меньше двух троек надо… — сказал Щепочкин. — Ну, только где же с таким вожжаться: перепиливаем…

Степан Кузьмич торжествовал. Он стал ласков и разговорчив и не только с удовольствием, но с наслаждением смотрел на окружавших его великанов, чуть звеневших вершинами в низком сером зимнем небе.

— А скажи ты мне, пожалуйста, что это значит такое, что все ваши деревни посреди таких лесов соломой крыты? — спросил он.

— У мужиков лесу совсем нет… — отвечал Щепочкин. — Бьются из-за каждого бревна, можно сказать…

— Так неужли казна не может отпустить им тесу на крыши?! Ведь солома при пожаре-то, она себя покажет…

— И горят… А что поделаешь? Не берет сила тесом-то разжиться… Казна о мужике думает мало…

— Не хозяйственно! — заметил Степан Кузьмич. — Это расчет плохой… Не хозяйственно… И опять же до сих пор лучиной пробавляетесь. Дым, копоть…

— Лучина, она дешевле каросину, вот и жгут лучину… — сказал угрюмый Тестов. — Известно, сласти в ей немного, а мужик находит тут свой расчет…

— Не хозяйственно, не хозяйственно! — машинально повторил Степан Кузьмич. — Надо бы как поумнее дело ставить…

Дома хорошо спрыснув с тесарями покупочку, Степан Кузьмич поехал домой, а в лесах началась напряженная, тяжелая работа вплоть до самого водополья…

И не только все верхнее Заволжье, но и вся лесопромышленная Москва загудели от этого мастерского удара: на целый год московский лесной рынок в значительной степени оказался в руках у ловкача. Фонды Степана Кузьмича в деловом мире поднялись сразу необычайно. И Степан Кузьмич на радостях вызвал своего старика из Москвы по телефону вроде как по делам, и здорово громыхнули они в «Стрельне» {106} 106 «Стрельни» — ресторан в пригороде Петербурга. по этому поводу со своими благоприятелями. Но тут вышло некоторое разногласие между отцом и сыном: Степан Кузьмич требовал, чтобы цыгане пели из Толстого {107} 107 … Цыгане пели из Толстого… — имеется в виду пьеса Л. Н. Толстого «Живой труп» (1900). — «Шэл ме версты» и прочее, — а Кузьма Лукич гнал фараонов к черту и, приложив руку к уху, заводил, своим чистым тенорком:

Купцы нестройно подтягивали.

— Стой, вы, черти… — говорил старик. — Ну вас… Дерут как на похоронах… Да стой… Ну а кто из вас знает старинную: «Вылетала голубина на долину…» Ну?

Никто не знал.

— Эх вы… тоже!.. А еще в емназиях дураков учили… — сказал старик и, опять приложив руку к уху, — так звончее выходит — затянул красивую песню:

Вылетала голубина на долину…

И — вдруг оборвал: расплакался…

А через пять минут уже снова визжали и кривлялись и выли вокруг гулявших промышленников смуглые, черноглазые, черноволосые фараоны…

Все, все было у Степана Кузьмича хорошо, и только одно облачко омрачало светлые горизонты ловкача: папаша. Никак нельзя было оставить окшинское дело в его руках без надзора, а самому надо было теперь обязательно перебираться в Москву на широкую воду. И было решено дела в Окшинске, не торопясь, ликвидировать и всем перебираться в первопрестольную…

В том огромном человеческом водовороте, который назывался Петербургом, легко различались три категории людей: люди, которые работают, люди, которые делают видимость работы, и люди, которые откровенно презирают всякую работу и с величайшим одушевлением прожигают свою жизнь. Первая категория в свою очередь распадается на две новых категории: все люди работают на себя — хотя бы и прикрываясь весьма возвышенными лозунгами: России, революции, науки, человечества, интересов отечественной промышленности и прочим — но, работая на себя, одни невольно или вольно приносят пользу и России или даже всему человечеству, другие же работают только на себя, совершенно не заботясь о том, будет ли это вредно или полезно России или людям вообще. Эти четыре основных категории людей можно наблюдать везде, но процентное отношение между ними всюду разное. В столицах и вообще в больших центрах обыкновенно процент делающих видимость работы и простых прожигателей жизни значительно выше, чем в других местах.