Роман Антропов - Бирон

Он быстро взвесил все это в уме и почтительно, низко поклонился Ягужинской. Она едва кивнула головой.

Василий Лукич пристально взглянул на нее и чуть заметно пожал плечами, как будто хотел сказать: «Я знаю, зачем вы пришли, но никто не в силах помочь вам».

Он проводил гостей в маленькую приемную и поспешил доложить императрице. Через несколько минут два камер-юнкера широко распахнули двери, Василий Лукич громко произнес:

— Ее величество императрица!

И в сопровождении своих фрейлин и маленького Ариальда, поддерживавшего длинный трен ее платья, вошла Анна. Принцессы почтительно встали.

Прошло едва несколько дней, как они встречали императрицу во Всесвятском, но и за эти дни Анна побледнела и осунулась еще больше. В глазах горел мрачный огонь, губы были плотно сжаты.

— Здравствуйте, сестрицы, — приветливо, но без улыбки сказала она, целуя сестер. — А! И ты, Анна Гавриловна, — добавила она, заметив Ягужинскую. — А это кто, дочь твоя?

— Дочь, ваше величество, — едва сдерживая слезы, ответила Анна Гавриловна. — Маша.

— Я ее еще не видела, — продолжала милостиво Анна, протягивая руку Маше. — Поди сюда, красавица.

Маша порывисто бросилась вперед, прильнув к руке императрицы, и вдруг с громким рыданием упала на колени. Траурный креп ее расстилался по полу, из-под черного головного убора выбивались полураспущенные темно-русые косы.

Сердобольная Прасковья Ивановна с глазами, полными слез, отвернулась к окну. Анна Гавриловна плакала, закрыв лицо руками. Юлиана и Адель казались растроганными. Елизавета нервно теребила в руках платок. Лицо герцогини Мекленбургской приняло суровое выражение, и она бросала негодующие взгляды на Василия Лукича, пораженного этой сценой.

Глаза Анны сверкнули.

— Встань, встань, — торопливо сказала она.

Но Маша рыдала все громче и говорила прерывающимся голосом:

— Ваше величество… Отец… в тюрьме… безвинно… Он верный слуга ваш и вашего дяди еще… Он… ничего… Смилостивитесь, государыня… Вы такая добрая…

Анна побледнела еще больше, и на мгновение ее глаза с такой угрозой остановились на Василии Лукиче, что он растерялся. Но сейчас же овладел собою и, стараясь поднять Машу, произнес:

— Ее величеству известно ваше дело. Вы напрасно заставляете страдать сердце государыни. Ее величество не может пока ничего сделать для вас.

Маша с отвращением оттолкнула его руку и прижалась лицом к складкам платья Анны.

— Императрица еще не сказала своего слова, — своим резким, грубоватым голосом произнесла Екатерина, злыми глазами в упор смотря на Василия Лукича.

— Встань, Маша, — настойчиво повторила Анна. — Послушай, милая девушка, — начала она, опускаясь в кресло. — Скажи своему дедушке, канцлеру, чтобы он сегодня же приехал ко мне, я поговорю с ним. Василий Лукич, — продолжала она, не глядя на князя, — я хочу, чтобы к графу Павлу Ивановичу в его заключении относились с должным уважением, без излишнего утеснения. Я хочу, чтобы Верховный совет незамедлительно рассмотрел его дело и представил нам о сем.

В ее тоне слышались повелительные ноты.

— Верховный тайный совет представит вашему величеству в свое время сентенцию, — ответил, кланяясь, Василий Лукич.

Он видел, что императрица раздражена, но все же своими словами дал понять, что приговор произнесет Верховный совет и только представит о сем императрице, как о совершившемся факте. Василий Лукич с умыслом не прибавил слов «на благоусмотрение» или «на утверждение», подчеркивая этим полную самостоятельность совета.

И это поняли все, кроме Маши, которую очень ободрили ласковость императрицы и ее слова. С просиявшим лицом она снова горячо поцеловала руку императрицы.

Анна сидела угрюмо, закусив губу.

Юлиана и Адель, не понимая слов, видели только, что эта миловидная, такая еще юная девушка сперва горько плакала, видимо, о чем-то просила, а потом стала радостной. Значит, императрица удовлетворила ее просьбу. И они из-за плеча императрицы ласково улыбались и кивали головой Маше. Маша тоже радостно улыбалась им в ответ.

Василий Лукич, уже вполне овладевший собой, почтительно стоял в стороне, нисколько не собираясь уходить, чтобы не оставить императрицу с сестрами.

Он даже был доволен разыгравшейся сценой. На первую властную попытку Анны показать себя самостоятельной он сумел ответить и указать ей, в присутствии ее сестер, что она ничего не может сделать помимо Верховного совета.

Чтобы рассеять тяжелое впечатление, сестры расспрашивали императрицу, когда она предполагает совершить свой вход в Москву. Будет ли на этот день снят траур?

Вопрос о въезде в Москву был уже решен верховниками помимо Анны. Они торопились скорее покончить со всякими церемониями, чтобы в Москве, в присутствии самой императрицы, привести народ и войска к присяге, которой они придавали величайшее значение, и хотели окружить ее возможной торжественностью и как бы санкционировать присутствием императрицы.

Текст присяги был наконец выработан. В нем были исключены слова «самодержавнейшей», и присяга приносилась «государыне и государству».

Анна вяло отвечала на расспросы. Екатерина низко наклонилась к ней и говорила:

— Ты что-то побледнела, сестрица, вот приедешь в Москву — отдохнешь.

Она уронила платок и прежде, чем кто-нибудь успел сделать движение поднять его, поспешно наклонилась и быстро шепнула:

— Там верные друзья, жди.

Вялое лицо Анны оживилось, и она украдкой взглянула на сестру. Герцогиня чуть заметно кивнула головой и непринужденно продолжала:

— Вчера был у меня князь Алексей Михайлович. Хочет просить твоего позволения представить тебе дочь свою Варвару. И дочь же у него! Первая красавица в Москве. Потом заезжал фельдмаршал Иван Юрьевич…

Анна становилась внимательнее.

— Ждут тебя, очень все ждут на Москве.

— Да, сестрица, — сказала Елизавета, не понимавшая тайного смысла слов Екатерины. — Уж очень мы истомились в печалях…

— А тебе, чай, уж и потанцевать захотелось? Ты ведь больно охоча до танцев, — произнесла Анна, не без некоторой враждебности глядя на цветущее, прекрасное лицо юной цесаревны. — Поспеешь еще.

Елизавета вся вспыхнула.

— Что вы, сестрица, — ответила Елизавета. — Я не к тому. Где о танцах думать! Только было все так тревожно да смутно. Все равно потерянные ходили.

— И взаправду, Аннушка, — лениво сказала Прасковья. — Жили мы как в крепости какой…

Василий Лукич внимательно слушал эти разговоры. Ему не нравилась герцогиня Екатерина. Она открыто, где только могла, выказывала свою ненависть верховникам. Она была резка и решительна, и ее присутствие было особенно неприятно князю. Он видел настроение Анны, враждебное, хотя и угнетенное, сам устал за эти дни, неся свои нелегкие обязанности, оберегая императрицу от всякого постороннего влияния и неусыпно наблюдая за каждым ее шагом. Он насильно, вопреки видимому нежеланию Анны, жил во дворце под тем предлогом, что, как начальник дворцовых караулов, он отвечает за покой и безопасность императрицы. Но в душе ему не нравилась роль тюремщика. «Поскорее бы все кончилось, — думал он. — Поскорее бы в Москву! Будет принесена присяга, все пойдет тогда обычным порядком. Кончится неопределенность, смирятся враги, и сама императрица покорится своему положению государыни, которая царствует, но не управляет».