Жорж Бордонов - Золотые кони

По вечерам у очага собиралась семья Петруллоса, наполнялись кувшины, жарилось на углях мясо. Мы сидели плечом к плечу. Рядом с хозяином садилась Матуа, его жена, с косами цвета соломы и голосом, напоминающим журчание ручья. Под ногами у нас сновали их дети, среди которых была девчушка с такими же, как у матери, пшеничными волосами, которые мне так нравилось перебирать. Тут был весь клан: пожилые родители, подмастерья — двоюродные братья, которые жили в соседних деревнях и возвращались сюда ночевать. Петруллос разрезал мясо и клал по куску каждому на дощечку. Вкус эпониакского хлеба я никогда не забуду…

После еды члены семейства обменивались новостями, шутили, играли в игру, напоминающую шахматы. Или же кто-то из гостей рассказывал длинную сказку. Огонь дрожал за черными камнями очага, кошки урчали в тепле. В такие часы, Ливия, мне случалось низко опускать голову: тяжело становилось у меня на сердце при виде этого счастливого семейства, живущего дружно, в довольстве и доверии. Еще более глубоко, чем в клетке вергобрета, пожалел я о том, что не являюсь сыном этого народа, ведущего жизнь более простую, чем наша, но столь богатую истинными чувствами. Я мечтал о том, чтобы стать таким же замечательным кузнецом, как Петруллос, иметь такую жену с пшеничными косами, жизнерадостных детей. У меня была бы волосатая грудь и мозолистые руки, но и такая же счастливая, простодушная улыбка. Вместо этого я вынужден был прикидываться каким-то Бойориксом, воином из враждебного стана, погрязшим во лжи, возвращения которого никто не ждал и который имел единственного друга — бывшего раба Котуса.

Иногда упоминания о королеве Шиомарре выводили меня из горьких дум о своем одиночестве.

— Наша королева могла бы выйти замуж за бренна, короля морей, или за бретонского принца, такая она красавица. Я клянусь тебе, Бойорикс! Второй такой не сыщешь во всей Галлии. Когда она появляется, всем кажется, что это солнце восходит… Нет, ты не можешь этого представить…

— Кроме того, — продолжал расхваливать ее один из стариков, — у нее светлая голова, она — настоящая мудрая правительница. И если она нам что-то обещает, мы всегда это получаем!

— Да, да, — подхватывали другие, — так и есть, она всего добивается, чего хочет. Мы никому не платим дань — ни Вертиску, ни римлянам, только одному племени. Мы свободны!

— Какому племени вы платите, друг?

— Вот уже скоро десять лет, как наш старый король Эзугенос был разбит ратиатами. С тех пор мы живем под ними. Каждое лето мы должны отвезти им сто возов кожи и пшеницы.

— И пятьдесят брусков железа, — добавил один из подмастерьев.

— Да, Комгаллос, пятьдесят брусков нашего лучшего железа!

— Наш король умер от горя, а его жена — о, чужеземец, есть ли такой обычай у вашего народа? — решила разделить его участь. Мы похоронили их обоих — и их любимую собаку — в пещере на Праведной горе, дав им в последний путь и лучшее оружие короля.

Я удивился, глядя на погрустневшие лица присутствующих. Старик даже прижал руку к сердцу.

— К счастью, Шиомарра уже могла заменить их, — продолжал рассказчик. — Мы ее выбрали правительницей, несмотря на притязания другой родни и знати, нас поддержали друиды.

— Она так любит нас всех, — пролепетал старик, — что отказалась отдать себя в подчинение мужчине, чтобы заботиться о нас.

— Как бы ни вздыхал Оскро, она уже не будет принадлежать ему!

— Нет, ее мужем не может быть обыкновенный мужчина, она принадлежит всему народу.

— Мы все ее мужья!

— Вы так ее любите?

— Ты увидишь ее, Бойорикс, она — как заря…

Потом мы убирали скамьи, женщины расстилали на соломе шкуры. Только Петруллос и его жена устраивались отдельно, за натянутым холстом. В темноте продолжал раздаваться чей-то шепот, снаружи изредка доносились приглушенные звуки леса, я представлял себе распростертое над домом звездное небо… К нашим ногам жались кошки и собаки, они норовили лизнуть в открытую щеку. Снова я пытался заглушить в себе стыд, позабыть о притворстве, мне хотелось думать о вольном ветре, о прекрасном лице незнакомой мне Шиомарры.

В последнюю нашу ночь, проведенную у кузнеца, выпал густой, глубокий снег. На рассвете, выйдя из хижины, мы были ослеплены белизной, покрывавшей все вокруг. Как дети, мы бросились к этому покрывалу, черпали его пригоршнями, сыпали себе на лица и смеялись от всего сердца. Собаки носились вокруг нас кругами и лаяли от восторга, подпрыгивали, хватали нас за одежду, гонялись друг за другом. Дети не отставали от них, некоторые прямо катались в этом обжигающем холодном пухе. Хижины стали похожи на грибы. Окружающие холмы, на которых теперь отчетливо выделялась щетина черных стволов, казались еще ближе. Фасад Верховного Дома возвышался над домами на фоне неба цвета олова.

В этот день в Эпониаке никто не работал. Женщины пекли пироги, которые они щедро пропитывали медом, дети устраивали снежные сражения. Мужчины, вооружившись рогатинами и луками, ушли в лес, взяв нас с собой. Я должен уточнить, что, едва мы проснулись, из лесу раздались сигналы карниксов [14] Галльский бронзовый рог. , и у главных ворот собрался отряд всадников, которые пустили вперед свору бешено лающих собак. Во главе этого отряда я еще издали заметил молодую женщину с золотым обручем на голове и спросил о ней у кузнеца.

— Заметил! — обрадованно сказал Петруллос. — Ты еще увидишь ее. Когда охота закончится, всех позовут к ней.

Но и он не собирался сидеть сложа руки в тот день. Достав из сундука луки с колчанами, он осмотрел рогатины и дал мне самую легкую. Я не обратил внимания на то, что острые ее части следовало бы подтесать, за что и поплатился потом сломанными костями.

— Неплохо было бы, если бы нам попался кабанчик пожирнее и не слишком злобный! — шутил кузнец.

Он повел нас с Котусом в лес, в одно из самых непроходимых мест, куда, по его словам, прибегают прятаться все раненые звери.

В лесу дубы красовались во всем своем величии. Над ровными, как копья, стволами во все стороны раскидывались крепкие ветви, похожие на руки с бессчетным количеством пальцев, когти которых, казалось, цепляют ползущие облака. Самые мощные дубы походили на молящегося человека: он точно поднял покрытую мшистой короной голову и схватил широкими ручищами солнечный диск. Желтые лучи падают на его изборожденный морщинами торс, узловатые плечи. Птицы, зябко нахохлившись, рассыпались по сучьям. Это видение поглотило все мое внимание, я не чувствовал холода, слышал лишь далекие призывы карниксов. Я был очарован сделанным открытием: мне показалось, что я нашел существо, связующее человека и дерево. Не смейся, Ливия, это были мои первые впечатления от вхождения в мир природы, на которую раньше я не обращал никакого внимания. Теперь она стала для меня олицетворением жизни, расшевелила мое сердце, очерствевшее в результате однобокого образования и пресного существования.