Жорж Бордонов - Золотые кони

Облака сделались свинцовыми, солнце медленно, садилось за острова. Океан холодно плескался вокруг остатков нашего флота. На обломках все еще держались те, кому посчастливилось уцелеть, но таких было немного. Последние мачты обламывались, съедаемые огнем, последние баркасы исчезали под волнами. На поверхности оставались плавать лишь дымящиеся брусья. Почти все воины флотилии погибли. Продрогшие до костей пловцы отчаянно цеплялись за шаткую опору, чтобы перевести дыхание. Я спасся только благодаря крепкому Котусу. Благодарил ли я судьбу за спасение? Не лучше ли мне было уйти вместе со всеми в пучину, раствориться в ней, сделавшись пищей водорослям или морским зверям? Иногда жизнь является достойнейшей наградой, иногда — самым суровым наказанием.

Котус не бросил раненую Шиомарру. Наш обгорелый корабль готов был уйти под воду, он привязал ее тело к оторванному куску борта. Когда же баркас исчез под водой, Котус заметил мою голову среди обломков и в последний миг успел спасти меня, схватив за волосы, от гибельной воронки, какие всегда образуются на месте тонущего судна.

Мы не имели возможности даже взобраться на наш плот: римляне продолжали бороздить море в поисках уцелевших венедов, которых они тут же добивали. Нам пришлось скрываться под водой, спрятавшись за досками. Шиомарра не издала ни единого стона, хотя ее рана продолжала кровоточить. Котус разодрал свою тунику на полоски и осторожно перевязал ей голову. Когда совсем стемнело, мы вытащили ее на плот, и я попробовал согреть ее своим дыханием, хотя сам от холода стучал зубами. На какое-то мгновение мне показалось, что она умерла, и я издал вопль отчаяния, который раскатился далеко в ночи. Но тотчас ее губы прошептали:

— Спать!..

Вновь обретя надежду, в порыве нежности я стал целовать ее холодную, окровавленную щеку, не в состоянии сдержать слез… В кромешной тьме мы стукнулись о прибрежные камни. Котус спрыгнул в воду, чтобы облегчить плот.

— Земля, — сказал он. — Это земля, хозяин! Мы спасены!

На небе не зажглось ни одной звезды.

— Пойдем в другую сторону от их огней, — сказал Котус.

Шиомарра не могла идти. Мы несли ее по пляжу, огибая крупные камни, пока не встретили тропу, выведшую нас на вершину скалы. С огромным трудом взобрались мы наверх, ориентируясь по далеким мерцающим кострам да по шуму волн, бьющихся внизу. Неосторожный шаг или неверное направление могли погубить нас. Но Котус в последний раз вывел нас благодаря своему чутью на верную дорогу. Мы двигались вперед час за часом, невзирая на слабость, подавленность, страдания. Единственной нашей целью было спасти королеву от преследователей.

На рассвете мы соорудили носилки из двух жердей, на которые натянули свои туники. Рана Шиомарры больше не кровоточила, она запеклась кровью. Но лицо ее было серым, словно покрытым слоем придорожной пыли.

Мы вышли к болоту, поросшему ивами и тростником, потом долго плутали по холмам, среди молодых дубков и наконец в изнеможении остановились. Шиомарра попросила воды. Я нашел лужицу и принес ей в сомкнутых пригоршнях мутной воды. Она простонала:

— Ты тоже ранен, Бойорикс?..

Ноги не держали меня, мне хотелось лечь возле умирающей и избавиться от мучений, перерезав себе вены. Но Котус и на этот раз оказался рядом.

— Хозяин, пойдем… ради нее… Ты обещал ей.

Говоря это, он приподнял меня за локоть и помог выпрямиться… О, Шиомарра, куда подевался твой чистый голос, каким ты пела накануне свою любимую песню? А твой беспримерный оптимизм? Где твои ободряющие слова, веселые восклицания? Сгорели, развеялись по ветру, как дым от венедского флота, утонули в грозном море, которое зовется судьбой.

Чуть позже мы встретили отряд, в котором были десять наших лесорубов из Эпониака, из тех, кого я оставил сторожить римский лагерь на полуострове. Они стали свидетелями нашего поражения. И, побросав в страхе оружие, растерянные, бежали в беспорядке к югу и рассеялись по лесам.

— Трусы! — прикрикнул я на них. — Если бы вы остались там, где я вас оставил, Цезарю пришлось бы сойти с галер на берег, вместо того чтобы плыть на штурм островов. Венедия была бы спасена!

— Нет, — печально отвечали они, — мы не спасли бы их! Для них все уже было кончено. Дариориг выкинул белый флаг. И все другие города на островах тоже.

Еще позже мы наткнулись на чудом спасшегося капитана одного из баркасов. Он подтвердил слова лесорубов:

— Наши города сдались без боя. Женщины встречали победителей, взойдя на укрепления. Чтобы умилостивить их, они обнажили груди. Всех старейшин и друидов допрашивал сам Цезарь. Это наш конец…

— Мы сможем отвоевать города, если сохранилась наземная армия, — воскликнул я.

— Наш флот сожжен, лучшие воины утонули, что мы можем теперь сделать?

— Наземная армия отрежет Цезаря!

— Ее больше нет. Никого больше не осталось, кроме женщин и стариков. Хуриус погиб! Все погибли!

Вот как Цезарь опрокинул мои обманчивые надежды…

«Легко зажигающиеся, — писал он, — галлы не способны прилагать длительные усилия, они внезапно переходят от приступов наивысшей отваги к бездействию, предпочитают обвинять богов, злые силы и предателей, чем признаться в своей недальновидности, непостоянстве, невероятной беспечности».

К вечеру мы вышли к деревеньке на берегу Луары. Там мы смогли наконец поесть и отдохнуть. К нам вошел друид и предложил осмотреть Шиомарру. Я бросился к нему:

— Это королева арбатилов, спаси ее!

Он покачал головой:

— Перед лицом страданий и смерти не бывает ни принцев, ни королев.

Осмотрев рану, он сказал:

— Не надейся понапрасну, чужеземец. Кость ее черепа пробита насквозь, а крови в ней почти не осталось.

Я думал, Шиомарра слишком слаба, чтобы услышать его слова. Но после ухода друида я почувствовал, как ее пальцы перебирают мех ложа в поисках моей руки. Голос, еле слышно звучавший, был так слаб, что мне пришлось скорее угадывать, чем слушать то, что она говорит:

— Отнеси меня… К Праведной горе…

— Я отнесу тебя, чего бы это ни стоило!

Слабое движение губ обозначало ее попытку улыбнуться. Она прошептала:

— Поцелуй меня…

Подавляя рыдание, я поцеловал ее губы, которые приоткрылись в ответ и замерли. Моя любимая покинула этот мир. Из-под ее закрытых ресниц выкатилась слеза, розовая от крови раненого глаза, и докатилась до неподвижных ноздрей.

Песчаное ложе для ее тела я готовил собственными руками. С таким старанием, так заботливо я не делал до тех пор в жизни ничего. Я хоронил самое дорогое, что было в моей жизни, и, стоя на коленях и разгребая песок при свете сотни факелов, бормотал, стараясь заглушить рыдания, подступившие к горлу: