Виктор Шкловский - О мастерах старинных 1714 – 1812

Но Темза пестрит кораблями, воздух над ней перечерчен вантами мачт, расцвечен флагами, углы которых перечеркнуты красным английским крестом.

Сама Темза пестра, потому что на берегах ее красильни и другие фабрики, спускающие сточные воды в реку, – вода отливает радугой.

Вот почему и вода в лондонском водопроводе нехороша.

В реке Темзе только угри могут жить, прочая рыба сдохла.

Через Темзу уже лет пятьсот перекинут мост со сплошными высокими каменными перилами: чтобы неспособно было лондонцам прыгать в воду, к угрям.

Город Лондон богат, но жители его склонны к меланхолии.

Над городом вместо неба дымный свод на дымных столбах. Улицы похожи на пещеры, как будто выработали земляной уголь и в больших норах поставили трехэтажные дома.

Лондон мощён и местами даже метется. Метут нищие перед магазинами и на перекрестках и собирают потом за свою работу плату с прохожих в рваные свои шляпы.

Люди со всего света едут в Лондон по воде кораблями, а по земле почтовыми каретами и дилижансами.

В дилижансе, если считать пассажиров на империале и на козлах, в каждом помещается восемнадцать особ.

Более восемнадцати тысяч людей въезжает в Лондон ежедневно через его заставы, а сколько сходит с пристаней и сколько входит в него пешком!

На одной из бесчисленных улиц в северной части Лондона стоял дом, большой, но мало отличающийся от других домов. Это обыкновенный, хотя и довольно широкий, трехэтажный дом с газоном под окнами, с дубовой дверью, вымытым мрамором порога и блестящим медным кольцом двери – этим кольцом стучат, приходя.

В подвале кухня с медной, хорошо вычищенной посудой, камином, в котором горит каменный уголь, и полом, посыпанным опилками.

Под полом кухни погреб. В первом этаже столовая с модной каменной посудой.

На второй этаж ведет узкая лестница с нишей на правой стороне. Нишу эту делают во всех домах на случай, когда надо будет выносить гроб с верхнего этажа: англичане мрачны и предусмотрительны.

Во втором этаже кабинет, а в верхнем спальня.

Кабинет обшит дубом, на полу неяркие смирнинские ковры, стол покрыт венецианским рытым бархатом; на столе два серебряных канделябра со многими свечами.

Горят только две свечи.

В комнате сыро. Туман стоит над свечами. У тумана коричневый подбой от обшитых темным деревом стен и потолка.

Перед столом сидит граф Воронцов – российский посол в Англии.

У графа Семена Романовича лицо бледное и печальное, глаза широко расставленные, рот большой, с красивыми губами, подбородок хорошо вырезанный и выпуклый.

Недавно Воронцов оплешивел, на голове его удачно подобранная в цвет оставшихся курчавых волос накладка.

Сидит граф в кресле перед столом, покрытым венецианским бархатом, освещено все восковыми свечами; тепло и светло, да неуютно.

Дела английские сложны. Господин Питт-младший, Вильям, сын старшего Питта, Вильяма же, недавно принимал русского посла, и друг друга они вдоволь обманывали.

За столом дело перешло нечувствительно на занятие Крыма.

Господин Питт огорчался силой русских, которые текут, заполняя огромный материк зелеными своими мундирами.

Впрочем, молодой министр был мягок и говорил больше о том, что нужно России отказаться от вооруженного нейтралитета. Пусть море останется за Англией.

Торговались и намеками рассказывали друг другу о перехваченных письмах.

Этим граф был доволен, потому что оказалось, что господин Питт распечатал письмо, в которым было написано о том, как при российском дворе почитают добродетель и превосходные таланты Питта-отца и видят с удовольствием, что и сын тем же отличается. Письмо было сочинено с приятностью, включало в себя в то же время некоторую притворную брань. Сочинено оно было для перехвата.

Впрочем, дела были благополучны, и под неопределенные обещания удержаться от защиты свободы путей почти получил граф согласие оставить без препятствия выезд из Англии директора Каронской компании шотландца Гаскойна, нужного для Олонецкого завода.

Выезд техников из Англии в прошлом году запрещен; в запрещении оказалась лазейка: господин Гаскойн решил уехать на собственном корабле, что было законом не оговорено. Делу помогало то, что английские заводы как раз в это время бездействовали и Шотландия вся переживала остановку в делах.

Семен Романович сидел и соображал – то ли он получил, что хотел, то ли получил он от господина Питта только ласковую улыбку да ненужного Англии директора. Потом он вспомнил, что господин Питт хвалил доклад механика Сабакина. Может быть, тот доклад склонил Питта к уступчивости.

Успех сего механика как бы уменьшал яркость выезда господина Гаскойна…

Граф Воронцов диктовал письмо.

Перед ним, склонив голову с длинными волосами, заплетенными в косу, сидел священник в штатском платье, он же секретарь Воронцова, отец Яков Смирнов.

У отца Якова лицо полное, спокойное, широкая борода поседела только на самом подбородке. Глаза полны непоколебимым и сытым спокойствием.

Граф диктовал [2]:

– «Доклад господина Сабакина произошел в помещении Королевского общества, в присутствии самого короля…» Вы пишете, батюшка?

– Запишу сразу, – ответил отец Яков.

Воронцов посмотрел на свои белые руки и продолжал:

– «Доклад этот необходим был для успокоения мнения общественного, возбужденного газетами. Англия любит соблюдать тайны даже в том, в чем тайн нет. Правительство английское запретило выезд в Россию славному господину Уатту, но благодаря нашим ходам разрешено было уехать господину Гаскойну, что и совершено им на собственном корабле…» Вы записали?

Отец Яков начал писать. Воронцов продолжал задумчиво:

– «Доклад Сабакина всех заинтересовал и показал, что Россия не отсталая страна и что мы не столь заинтересованы в вывозе иностранных инженеров, а потому и последовало разрешение…» Что вы об этом думаете, батюшка?

– Конечно, вы правы, ваше сиятельство, но мне кажется, что господин Сабакин, никем не предупрежденный, говорил слишком откровенно и мы, в стремлении своем получить знающего человека из Англии, сами снабдили Англию некоторыми нелишними для нее сведениями.

– Так, батюшка, писать не надо, – сказал граф.

– Я, ваше сиятельство, вашу мысль уже уловил. Разрешите, я прочту?

Священник прочел:

– «Препровождая при сем с курьером Коновницыным рисунок машины для поднятия воды паром, изобретенный находящимся здесь русским механиком Львом Сабакиным, который в прошлом году был прислан сюда по именному ее императорского величества повелению, во-первых, доношу вашему сиятельству, что модель сей машины, им же самим сделанная из меди, была показана многим славным здешним механикам, кои все сказали, что простые, столь хорошо соответствующие намерению оной правила явно доказывают, что изобретатель имеет отменную остроту и склонность к механике; второе, подобный же рисунок сей машины был представлен здешнему королю, который также им был очень доволен и высказал желание видеть модель в самом действии оной. Сей механик, несмотря на то что ему уже за сорок лет, с неусыпным рачением прилежает к изучению аглицкого языка и начальных частей математики, нужных к чтению механических книг… Действительно, сожалеть должно, что на месте его рождения, то есть в Старице, не имел он случая получить лучшее воспитание, но со всем тем неутомимое его старание и ревностная охота к приобретению знаний в механике, кажется, уверяют, что он со временем в состоянии будет изобразить что ни есть весьма полезно: ибо все его изобретения, как-то сия машина, и другая, которую он изобрел колотить сваи, и пр., доказывают, что он более склонен к изобретению вещей полезных, нежели забавных. И как ваше сиятельство… и прежде доставляли двум русским механикам [3]случай воспользоваться императорскою щедротою, то прошу покорнейше к одобрению сего, который действительно обещает пользу отечеству более еще оных, представя сей рисунок с описанием ее и. в. – исходатайствовать высокомонаршее благоволение и некоторую помочь; поелику он, для лучшего изучения механики здесь, поедет в Единбург…»