Виктор Шкловский - О мастерах старинных 1714 – 1812

– Просто живут.

– Очень даже просто, серо живут. Скамейки две, по два стула, да вот стол, да котел чугунный. Земляк ты мой дорогой, и почему это жизнь идет, и где у народа привольная жизнь?

– Будет когда-нибудь, – сказал Сабакин.

– Будет? – переспросил Яков. – Для меня, может быть, и будет, если я исхитрюсь, только я еще не озлился.

– Так ты про себя расскажи, я про здешние места знаю.

– Вот спустился я вниз, мука у меня есть, наменял немножко. Сапожишки справил, посмотрел, как и что. Чугун у них хороший, хоть и с серой немного. И льют еще дудки для огненных машин и отправляют в разные английские места, а французы ловят, да у капитанов золото есть откупаться.

– Неправдой живут люди, – сказал Сабакин. – Только ты ешь.

– И продают они французские пушки, а французы из тех пушек в англичан стреляют в Америке [5], где, говорят, один только снег и обезьяны.

– Обезьян нет.

– Не в обезьянах дело. Я хотел рассказать, как шахты закрыли и как был от того шум. А обезьяны в Америке есть. Уж больно туда далеко – должны быть.

– Нет. Да и теперь там замирились.

– Замирились и начали заводы закрывать. Закрывают и говорят: «Идите, куда хотите, и ешьте, говорят, или не ешьте». А уйти, милый ты человек, нельзя, потому что в ином приходе не пропишут. У них своих нищих много, а море соленое, топиться в нем плохо.

– Это безработица, Яков.

– Закрыли рудники, а там они, как бездонные, под море идут. Месяцами там люди живут без света, но с хлебом хоть. Вылезли люди, тут их солнцем и ветром ушибло, стоят черные, а им говорят: «Уходите». А куда им идти? «Нет, говорят, нам места ни на земле, ни под землей. Нынешняя петля, говорят, хуже старых железных ошейников».

– В эти дела иностранному человеку входить нельзя, – сказал Сабакин, – у нас своего горя достаточно.

– Да разве я не понимаю? Да разве я сам не проживу? Только показалось мне все это, значит, не по-справедливому. То ли я начал, то ли не я, – правда, не скажу, – только закричали мы и пошли на ихнего управляющего и в ихние управления: «Давай самого главного!» А нам говорят: «Самого главного у нас нет, у нас общество на паях». А я им: «Жечь тут буду все и стекла буду бить, а кто здесь хозяин, он сам закричит». И только что мы маленький огонек развели, катит на таратайке хозяин, собой красивый и ласковый, зовут Болтоном. «Братцы мои, говорит, возьмите деньги и не шумите, потому что в делах остановка, а если вы вещи наломаете, будет один вред». Дает хозяин двадцать золотых и говорит вежливо, англичане от вежливого того разговора обмякли: «Мы подождем». Начали ждать; ждем день, видим – снизу дорога краснеет, и дымится, и курится, и в дыму будто искра. Тут женщины ихние начали плакать, мужчины побежали в горы, а с гор видим – дорога курится, краснеет, а в пыли искры – идут солдаты, на ружьях у них штыки. Начали они тут людей забирать в королевский флот, служить на кораблях матросами.

– Есть такой закон.

– Я тут вспомнил, что у меня документ просрочен. Куда пойти, куда деться? Вижу, баржа стоит железная на якоре, от нее цепь, я – в воду и за цепь держусь: когда вынырну, когда нырну. Тут ночь наступила, я по цепи поднялся и в уголь забился. Утром потащили баржу седые бабы к морю. Одни тащат, другие бабы шестами правят. Меня открыли, потому что и мне дышать нужно, но не выдали и даже покормили овсяным своим хлебом. Тянули они меня потихонечку, пока вода в ихней реке не посолонела. У моря стали ждать отлива, чтобы против воли не тащить корабль, а я мешочек угля взял, чтобы не спрашивали, зачем иду, – и вот к тебе.

– Ешь селедку, Яков. А кричать тебе не надо было.

– Да разве я не знаю? Да разве их и перекричишь? Хлеба ржаного, земляк, нет?

– Есть, милый, только черствый.

– Ой, дай!

Леонтьев ел. Но не жадно, а вежливо, как надо есть мастеровому, который пришел в первый раз в гости. Камин разгорелся, солнце встало, начало греть стекла комнаты. Совсем потеплело.

– Я тебе тайность привез, земляк, – сказал Яков. – Дай мне бумагу, я тебе нарисую, как они делают свои пушки. Вредный народ! Они этими пушками весь мир завоюют.

– Не надо, Яков. Мы это не хуже делаем.

– Для чего же мы посланы?

– Для образца нашего уменья.

– Говорят, по французской земле простые люди бунтуют.

– Бунтуют.

– Тогда я в Париж поеду. Там меня не разыщут.

– Ты что, сразу ехать хочешь?

– А почему не сразу? Море близко, Франция, говорят, через дорогу, а в Лондон вернусь – женюсь: Мэри там есть такая сострадательная. Непременно женюсь, хоть она не нашей веры. Поезжай и ты.

– Дел у меня во Франции нет. Будешь в Париже – смотри, как они там по-новому живут.

– Думаешь, хорошо живут?

– Славны бубны за горами, – ответил Сабакин, – посмотреть надо.

– Ну что ж, помоюсь и поеду.

– Что торопишься?

– На английских кораблях военных, – сказал Леонтьев, – бьют, уча, тонкой веревкой – с первого раза в кровь. Я до этого дела не любопытный.

– Платье я тебе дам, штаны кожаные, одеяло овчинное.

– А самому холодно не будет?

– Здесь зима легкая, – ответил Сабакин, – а тебе через море ехать.

Яков мылся долго и с наслаждением. Помывшись, он завернулся в овчину и заснул.

Проснулся он веселым и порозовевшим.

– Снилась мне, Лев Фомич, Тула. Будто звонят новые колокола на церкви Николы Заречного, идут по улице мастера в суконных кафтанах и кожаных сапогах и девки красивые. На парней смотрят и смеются.

– Считай, что этот сон к добру или к диву.

– Я пойду, – сказал Яков.

– Постой, я тебе записку дам, у меня корабельщики знакомые. Уходят корабли в море с отливом. Небось уже скрипят они у берега причалами. Хорошо было бы, Яша, поехать в Россию!

– Я в Париж поеду.

– Ты хоть побрейся.

– Вот люди мученье выдумали! Но побреюсь… Хороша Франция?

– Говорят, хороша!

– Дай умоюсь, побреюсь, земляк дорогой, помолюсь и поеду во Францию. Разбегался я очень, милый человек.

В камине на углях жарилась баранина.

– Хорошо пахнет, – сказал Яков. – А хлеб ржаной еще есть?

– Есть пшеничный.

– Хорошо, – сказал Яков.

– Денег я тебе дам несколько, дальше ты сам добудешь, как доедешь. Только ты смотри не загуляй, а пуще всего не заторгуйся. Если до благополучия доберешься, Тулы не забудь, в Туле мастера нужны.

– Будто и без меня не проживут!

– Знамо, проживут и без тебя – мы без нее не проживем.

– Высоко говоришь, хозяин, и правильно. Баранина, однако, стынет.

– Живу одиноко, студенты молоды, я стар, сижу дома, читаю, точу какие ни есть колесики, а больше читаю да вспоминаю про дом.

– Ну, тороплюсь я, корабли уйдут в море с отливом.

– Ешь, Яша. Соскучишься во Франции – приезжай сюда, может, будет пора домой отсюда возвращаться.

– И есть не хочется, хозяин. Я пойду.