Виктор Шкловский - Повесть о художнике Федотове

Петербург – город ветра, город моря и нужды. За желтым Адмиралтейством, за широкой Невой с высоконосыми зелеными яликами лежал Васильевский остров; он начинался колоннами Биржи, круглой набережной, двенадцатикрышным университетом, потом шел уступами линий и кончался отмелями; вот тут и есть Галерная гавань.

Это очень далеко, если ехать из города, но Федотову туда было близко.

Пойдемте по Среднему проспекту. Все тише, все спокойнее становится вокруг, за 7-й линией каменные тротуары сменяются деревянными мостками. За 12-й линией уже не попадаются извозчики. Дальше – казармы Финляндского полка, потом поле с неровным лесом в глубине; из леса выглядывают главы церквей. В этом лесу под деревьями вместо кустов памятники с крестами и просто кресты – это Смоленское кладбище. Деревянные мостки стали совсем гнилые. Спокойнее идти посередине улицы.

Федотов часто ходил, думая о своем, в сторону Галерной гавани.

Полосатое бревно шлагбаума. У шлагбаума скучает караул. За шлагбаумом – бледное море, бледное небо, и между ними, связывая их, скользит серо-белый парус лодки. Справа ряд домиков – это Галерная гавань. Домики окрашены дождем в серый цвет. Домики в три окна, крыши на них желтые или зеленые, но не от краски, а от мха. На домиках надписи красной краской: «Сей дом должен быть уничтожен в мае 1837 года» или «Сей дом простоять может до 1839 года».

Но даже начальство иногда ошибается: давно прошли указанные сроки, много раз волны проходили через Галерную гавань, а дома все стоят.

Тихо. Тишина улиц, заросших травою, нарушается только криками гусей.

Федотов любил ходить по улицам Галерной гавани. Живут здесь попросту: по улицам ходят в халатах, заборы везде рогожные, и вокруг так тихо, что из домика в домик переговариваются жители, не повышая голоса.

Говорили: здесь, недалеко от моря, зарыты казненные декабристы. Сюда ходил Федотов, а возвращаясь из Галерной гавани, заходил к чиновникам.

Однажды Федотов сидел в гостях. К хозяину дома пришел сын и сказал:

– Вода на улице!

Открыли окна. В самом деле, в Петропавловской крепости слабо бухала пушка, ветер относил звук к городу – туда, к Смольному собору.

Вода прибывала. Подождали еще полчаса.

Хозяин встал, взглянул в окно – вода плескалась у крыльца, как будто собираясь запросто прийти в гости.

Хозяин взглянул на гостя торжествующе и сказал:

– Недаром я в этом году не сажал капусты! Господа, кто хочет ехать ловить дрова?

Сын, закатав штаны, вывел из сарая лодку и подвел ее, как коня, к крыльцу.

Ветер гнал волны навстречу выстрелам Петропавловской крепости.

Во время бури Нева течет вспять, течет к корням дубов Летнего сада и наполняет каналы, выравнивая их с краем тротуаров.

Буря гнала лодку в город; слева проплыли тяжелые колонны Горного института; на уступах лестниц чугунные статуи не то борются друг с другом, не то выносят друг друга из воды. Другая статуя подняла руку, как будто умоляя о спасении. Город плавал в воде, как большой сервиз в лоханке.

Волны приходили к ногам Нептуна, сторожившего Биржу.

Федотов беззаботно греб.

Волна подгоняла лодку в корму.

Федотов сказал:

– Все это не очень похоже на рисунок Егорова, изображающий наводнение в тысяча восемьсот двадцать четвертом году как катастрофу, застигнувшую купидонов во время купанья.

Тонул город, суровый и прекрасный.

В сторону от наводнения, по небу к дудергофским высотам, как беженцы с пожитками, бежали горбатые облака.

Лодка плавала среди бури всю ночь. К утру переменился ветер.

На берегу, на мокрой площади, на просыхающем граните скалы, как победа великого города над стихией, как победа мысли над страданиями, как победа искусства, скакал медный всадник.

Улицы были измыты наводнением, вода подняла торцовые набережные и сложила на Невском баррикады: как будто город уже готовился к революции.

Вода билась у крутых лестниц набережной бессмертного города.

Гуси кричали на обновленных лужах среди зеленой травы. На улицах лежал мокрый тростник.

Хозяйки в мокрых печах разводили дымный огонь.

Нева бежала, еще вся в пене, навстречу морю и будущему.

К утру, когда вода порозовела и начала спадать, лодка возвращалась к Галерной гавани, таща за собой тяжелую, мокрую связку бревен и досок.

Искания объединяют людей. Нет художников совершенно самостоятельных, как нет человека, разговаривающего на языке, который он сам создал.

Человеческая культура – дело общее.

Греческий художник создавал скульптуры и расписывал вазы, пользуясь сюжетами мифов. Он вкладывал свое в общеизвестное, пользуясь мифом, как общеизвестным словом. Миф он обновлял личным отношением, выбирая варианты мифов, их сопоставляя.

Художник Возрождения часто по-своему истолковывал те же мифы античной древности и мифы христианства.

Чем дальше, тем больше расширялась область жизни, охватываемая искусством. Бытовой рассказ и политический спор становятся элементом литературы. Но живопись долго основывалась на мифе и на пересказе исторического события.

Живопись еще внятнее для широкого человеческого общения, чем поэзия, потому что она понятна без перевода. Миф держался в живописи дольше, чем в литературе.

Художник Гийом Сюльпис Шевалье в молодости работал помощником инженера в деревне Гаварни, расположенной в Верхних Пиренеях. Название деревни обратилось в псевдоним великого художника, вводящего в искусство новую тему. Гаварни покупал пачками на вес у бакалейщиков старые письма – по преимуществу любовные. Из этого лепета, невнятного и страстного, он создавал надписи к своим рисункам. Он сумел уйти от мифа, став художником Парижа, парижской улицы, парижских карнавалов.

Гаварни говорил (разговор его записан Гонкурами) [41]:

«Я стараюсь изображать на своих литографиях людей, которые мне что-то подсказывают… Они со мной говорят, диктуют мне слова. Иногда я допрашиваю их очень долго и в конце концов докапываюсь до самой лучшей, до самой забавной своей подписи».

Он искал жест и слова нового времени, нового раскрытия современности.

Хогарт пытался утвердить общее. Люди Гаварни спорят, шутят, плачут и ошибаются, утверждая личное свое существование в искусстве.

Гаварни сам создавал свою теорию, написав «Рассуждение о различных способах видеть и мыслить».

Он много работал, имел успех, славу, что не помешало ему довольно долго сидеть за долги в тюрьме Клиши.