Роберт Крайтон - Тайна Санта-Виттории

— Мы давно ждем этого, — сказал фон Прум, и все вокруг зааплодировали.

Немцы легко подняли носилки со статуей, поставили их себе на плечи и бодрым шагом двинулись назад через виноградники. Так уж тут заведено: после молитвы люди всю дорогу до самого города идут быстро и поют, а оркестр, следуя за ними, играет, ибо время, выделяемое для богослужения, прошло, вино ждет на площади и предстоит еще давить последний виноград и взбираться по смазанному жиром шесту.

Сначала немцы отлично справлялись с делом. Местные жители не умеют идти в ногу, солдаты же ни разу по сбились. Фельдфебель Трауб отсчитывал шаг, хотя сам тоже нес статую.

— Eins, zwei, drei, vier!.. Ems, zwei, drei, vier!..* — звучало громко, четко, ясно.

— Лучше бы вы поберегли дыхание! — посоветовал ему Бомболини.

Но фельдфебель только улыбнулся и продолжал отсчитывать.

Все шло хорошо еще шагов сто, а затем Трауб перестал считать; через какое-то время солдаты зашагали медленнее, и оркестру, чтобы подладиться под них, пришлось тоже играть медленнее, и людям пришлось растягивать слова песни, а потому, пройдя еще пятьдесят шагов, оркестр переключился с «Гарибальди» на «Плач по Сардинии» — протяжную, заунывную песню про воров, погибших в горах от голода. Вскоре местные жители, в том числе и старики, которым не терпелось поскорее попасть на площадь, стали обгонять носильщиков, и те вместе со статуей очутились в хвосте процессии.

— Что это вы еле плететесь?! — прикрикнул на солдат фон Прум. — А ну, пошевеливайтесь! Держите шаг!

После этого солдаты ценой огромного напряжения какое-то время держали шаг, и Трауб снова начал считать, но уже еле слышно, сдавленным голосом. Потом они, видно, снова обессилели, шаг их замедлился, и под конец, хотя до Толстых ворот было еще довольно далеко, немцы уже не маршировали и не шли, а тащились, как тащится усталый человек, поднимаясь на крутую гору, с трудом переставляя ноги.

— Сомкнуть ряды, тверже шаг! — скомандовал фон Прум. — Вы себя позорите.

Но на сей раз это не сработало. Солдаты по-прежнему еле плелись.

— Говорил я вам, не надо было собирать виноград, — сказал Пьетросанто. — Вам же положено нести статую до Толстых ворот. Но, как видно, придется вас сменить.

Однако капитан и слышать об этом не хотел.

— Все дело в форме, герр капитан, — сказал ему ефрейтор Хайнзик. — Эти мундиры нас просто душат.

Лицо у Хайнзика было уже цвета нашего вина — vino nero — красное, темно-красное, почти багровое, этакими темными, чуть не черными пятнами. Да и у всех солдат

* Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре!.. (нем.) лица были красные, и пот тек с них ручьем, так что соль ела глаза, щипала губы и язык, но они бессильны были облегчить свою участь, ибо задыхались и широко раскрывали рот, втягивая воздух.

— У меня сейчас сердце лопнет! — воскликнул вдруг Гётке.

— Молчать! — рявкнул на него фон Прум.

— Если «макаронники» могут нести, так и мы тоже можем! — сказал Хайнзик.

Никто не поддакнул ему.

— Первый, кто выйдет из строя, будет отдан под трибунал, — прошипел фон Прум, но так тихо, чтобы слыша ли только его люди.

Говорят, что если в человеке сильно желание жить, он никогда не утонет. Однако может наступить такой момент, когда тело уже не в состоянии повиноваться даже самым сильным желаниям. У немцев дрожали ноги, а раз так, то через несколько шагов одна из шестнадцати ног неминуемо должна была дрогнуть чуть сильнее и подкоситься, что и произошло. И получилось, как бывает, когда гребец промахнется и весло пройдет над водой. На секунду немцы остановились, качнулись, шагнули назад, удержались, пробежали шага два вперед и по инерции махнули с проселка прямо в виноградники вместе со статуей святой Марии на плечах.

— Священная статуя!.. — возопил Бомболини. — Ради господа бога, держите ее!

Старухи заголосили. Они призывали матерь божью сойти с небес и спасти святую Марию, призывали святую Марию спасти самое себя. Но немцы все же устояли на ногах, хотя на лбу у них вздулись жилы, а глаза вылезали из орбит.

— Кто сбился с ноги? — рявкнул фон Прум.

— Я, герр капитан, — признался Гётке. — Не могу я больше идти.

— Тогда выходи из строя, — приказал капитан, схватил солдата за рукав, вытащил его из строя и сам занял его место под статуей.

— Она же совсем не тяжелая, — сказал капитан. — Что это с вами, ребята? Впрочем, мне ясно, в чем дело: слишком много пьете.

Слова капитана подхлестнули солдат, но всего лишь на пять шагов, Человеку с больной ногой никогда не следует браться за такое дело. А у капитана фон Прума одна нога была короче другой, и всякий раз, как он на нее ступал, статуя слегка накренялась и давила ему на плечо, и боль, словно стальная игла, пронизывала его до кончика раненой ноги.

— Молодцы! — крикнул, пригнувшись к его уху, Бомболини. — Осталось всего четыреста шагов.

При этих словах капитан фон Прум вторично за время своего пребывания в Санта-Виттории понял, что его ждет поражение. И решил, что, если они смогут пройти еще сто шагов, это уже будет победа. Но подобный вывод мог сделать только человек, не до конца честный с самим собой, — такому плюнь в лицо, а он скажет, что никто и не думал его оскорблять, и непременно станет доказывать, что немцы сдались не без борьбы.

— Вперед! — крикнул, обращаясь к солдатам, фон Прум. — На счет «три» — печатать шаг. Раз-два-три — шаг! — скомандовал он. — Шаг… шаг… шаг!

Какой-то солдат при команде «шаг!» всякий раз повторял: «Помираю, помираю, помираю…»

— Осталось всего триста пятьдесят шагов, капитан, — сообщил Бомболини.

Никто не мог бы сказать, почему они остановились. Говорят, на войне никогда нельзя объяснить, почему захлебнулась атака. У каждого солдата есть тому свое объяснение и свой предел сил, но так или иначе атака вдруг захлебывается. Вот так же получилось и здесь.

— Шаг! — скомандовал капитан, но никто не сдвинулся с места.

Солдаты стояли как вкопанные — лишь статуя слегка покачивалась у них на плечах, ибо им стоило немалого труда даже удерживать ее в равновесии.

Тогда шестеро молодых людей — Бомболини было очень важно, чтобы их было шесть, а не восемь, — сняли носилки с плеч немцев (при этом ни один из них, в том числе и капитан фон Прум, слова не возразил), поставили статую себе на плечи и двинулись вверх по склону к Толстым воротам — сначала быстрым шагом, а потом и рысцой. Стомпинетти, завидев это, перешел на «Неаполитанский квикстеп», и наши ребята проделали оставшийся путь в таком темпе, точно спешили домой на ужин. А немцы — где стояли, там и упали. Одни растянулись в густой белой пыли проселка — лежали на спине и глядели в небо, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой, а другие, наоборот, свернулись клубком, стараясь унять дрожь в мускулах. Они все еще валялись на дороге, когда Лоренцо Великолепный, тот, что должен был по старинке выжать вино из винограда, увидел их, поднимаясь по склону вместе с гонцами, которых послали за ним.