Роберт Крайтон - Тайна Санта-Виттории

Однако до полуночи было еще далеко, а танцы уже прекратились. Вино вином, но, сколько бы его ни выпить, а поутру, лишь проглянет солнце, надо спускаться на виноградники. Только одна молодежь не сразу разошлась по домам. Команда «черепах» играла на площади в футбол с командой «козлов», но без особого воодушевления. Один из игроков заметил Фабио, задремавшего на сырых каменных плитах у фонтана Писающей Черепахи.

— Давай подымайся, — сказал он Фабио. — Этак ночью можно и помереть.

— А мне некуда идти, — сказал Фабио. Он не так уж сильно был пьян, но очень устал.

Футболист мотнул головой в сторону Дома Правителей.

— Там для тебя найдется местечко. Теперь там обосновался Бомболини. Жена выгнала его из дому.

Фабио побрел через площадь и остановился перед дверью Дома Правителей. Внутри горел свет. Он тихонько постучал, ответа не последовало. Фабио толкнул дверь, она отворилась, и он вошел в дом. Он очень удивился, увидев, что Бомболини сидит на ящике и при свете сальной свечи читает книгу. Надо было что-то сказать, но Фабио никак не мог подобрать нужных слов; он молча сделал еще несколько шагов и стал за спиной новоиспеченного мэра.

Книга была очень старая, страницы засаленные. Ни время, ни читавшие не пощадили ее. Некоторые строчки были подчеркнуты, порой даже два-три раза и кое-где — карандашами разного цвета, а на полях пестрели всевозможные заметки.

Одна из них гласила: «Нет, нет, для Санта-Виттории это не подходит».

Фабио разобрал еще две: «Как это верно!» и «Попробуй-ка сказать это фашистам!»

— А, это ты! — промолвил Бомболини и захлопнул книгу.

— Я не хотел испугать тебя.

— Ты этого и не достиг.

Фабио обошел вокруг мэра и стал к нему лицом.

— Читаешь своего Макиавелли?

— Он мне теперь пригодится. Он меня научит, что нужно делать.

Фабио присел на широкую деревянную скамью — один из немногих предметов, оставшихся в доме после ухода «Банды».

— Я бы хотел переночевать здесь, если можно.

— Фабио! Ты можешь оставаться здесь до самой своей кончины! — сказал Бомболини.

— Нет-нет. Только на эту ночь. Я очень устал. Бомболини взял свечу и повел Фабио наверх, где в одной из комнат на полу было постелено несколько одеял и старое пальто.

— Ты будешь спать на моей постели, — сказал Бомболини, и, когда Фабио стал отказываться, он силой заставил его лечь и ушел, унеся свечу. Фабио не знал, как долго пролежал он там, в темноте, но вот мэр появился снова.

— Фабио! Ты не спишь? Послушай, что я тебе прочту. — Бомболини перелистал книгу и воздел к небу указательный палец — жест, означавший, как впоследствии убедился Фабио, что Бомболини собирается процитировать Макиавелли.

— «Мудрый правитель никогда не должен держать слово, если это противоречит его интересам».

Фабио сел на подстилке.

— Кто это сказал?

— Учитель, — сказал Бомболини. — Мудрая лиса. Ник-коло Макиавелли.

— Почему ты мне это прочел?

— Должен я выполнить все эти обещания, которые надавал?

— А твое слово? — сказал Фабио. — Данное слово священно.

Бомболини с шумом захлопнул книгу.

— Не зря я думал, что лучше спросить Баббалуче, — сказал он.

Снова воцарилась тьма, и Фабио уснул. Но когда он проснулся, в комнате опять горела свеча.

— Еще одно изречение, Фабио. Как ты его истолку ешь? — Мэр снова воздел к небу указательный палец. — «Людей надо либо ласкать, либо уничтожать. Они будут мстить тебе за каждую мелкую обиду, но за такую большую, как смерть, отомстить уже не в их власти. Обиды, которые наносит правитель, должны быть таковы, чтобы он мог не бояться расплаты». Как ты это понимаешь?

Фабио был против всякого кровопролития, но он очень устал, да и эти слова могли иметь только один смысл.

— Я понимаю так, что их, как видно, надо убивать. Бомболини задумался, а когда он раскрыл рот, собираясь что-то сказать, Фабио уже спал.

— Я думаю, что ты прав, — с грустью произнес Бомболини; он не жаждал крови, но в то же время очень по читал слова Учителя.

Когда Фабио снова проснулся, в комнате опять было светло, но теперь свет лился из окна, выходившего на площадь. Фабио проспал несколько часов и чувствовал себя уже значительно лучше.

— Фабио делла Романья, я хочу включить тебя в состав моего кабинета, — сказал ему Бомболини. — Я хочу назначить тебя одним из министров Большого Совета Вольного Города Санта-Виттория.

— Я очень польщен, — сказал Фабио, и это была правда. — Я горжусь честью, которую ты мне оказываешь, по мое место — в Монтефальконе. Я должен закончить свое учение. Не годится бросать на полдороге.

— Временно, ввиду чрезвычайных обстоятельств, — сказал Бомболини. — На непродолжительный срок. Ты мне нужен. Мне нужны образованные люди. На такую должность я тебя и назначу: ты будешь министром образования. Нет. Министром просвещения. Ты можешь остаться жить здесь. Мы раздобудем для тебя кровать и письменный стол, а моя дочка Анджела будет утром приносить нам что-нибудь перекусить, а вечером готовить нам ужин. Тебе будет неплохо.

Это был еще один удар грома. Разве мог Фабио хотя бы помыслить о чем-либо подобном: Анджела приносит ему завтрак; Анджела появляется на пороге, говорит ему: «Доброе утро»; Анджела говорит ему: «Доброй ночи»; Анджела своими руками готовит ему еду; Анджела то ненароком, то по ошибке, то намеренно встречается с ним в такой уединенной, интимной обстановке, которая может возникнуть лишь в тех случаях, когда двое людей остаются один на один в пустом доме.

— Не знаю, право, — сказал Фабио. Он едва нашел в себе силы вымолвить эти три слова.

— В Монтефальконе ведь все пойдет кувырком. Ты же сам сказал, что немцы захватили город.

— Да.

— Значит, я вношу тебя в список, — сказал Бомболини. Он достал из кармана плотный лист бумаги и где-то внизу приписал фамилию Фабио. Бумага была изрядно потрепанная, и написанные на ней фамилии уже поистерлись; одна только фамилия Фабио резко выделялась среди остальных, и тут Фабио понял — и это потрясло его почти столь же сильно, как только что испытанное другое потрясение, — что этот человек, которого все они привыкли называть не иначе, как «сицилийский шут», меньше всех, казалось бы, годный в правители города, месяцами, а быть может, и годами разгуливал со списком почти полностью укомплектованного кабинета министров в кармане.

Бомболини закрыл ставни, и в комнате снова воцарился мрак.

— Тебе надо поспать, — сказал он. — Но я хочу, чтобы ты, прежде чем уснуть, обдумал кое-что и чтобы ты продолжал обдумывать это и во сне. Учитель говорит: править нужно либо страхом, либо любовью. Либо так, либо этак. Я хочу, чтобы ты подумал, какой образ правления следует мне избрать.

Когда Фабио проснулся еще раз, солнце стояло уже высоко, а старые одеяла нагрелись, и ему было нестерпимо жарко. Он вспомнил прошедший вечер, вино и пляски — он не принимал в них участия, а только смотрел, как другие танцевали с Анджелой, — вспомнил о добром или злом знамении, невиданной звезде на небосклоне, и еще об. одной небывалой, неслыханной вещи — о том, что они с Анджелой вдвоем в этом доме. Смутно припомнилось и еще что-то. Бомболини как будто просил его о чем-то подумать, но о чем именно — он забыл.