Роберт Крайтон - Тайна Санта-Виттории

— Габриела.

— Габриела. Красивое имя! И очень тебе идет, — сказал он и снова рысцой припустился вниз по узкому темному переулку. «Берегись, Фабио! — сказал он себе. — Ты становишься форменным козлом, Фабио».

Когда он вернулся в Санта-Витторию, несколько стариков еще сидели у фонтана на Народной площади — хотели послушать, как пробковый язык колокола пробьет двенадцать часов. Они все никак не могли в полной мере насладиться этим звуком.

— Фабио! О, Фабио! — воскликнул Бомболини, увидав его. — Я знал, что ты вернешься ко мне. — Мэр обнял его. — Да ты вспотел, как свинья, Фабио.

— Я ехал в гору на велосипеде всю дорогу. У меня дурные вести.

— Какие еще дурные вести? — сказал Бомболини. — Я хочу, чтобы ты послушал сначала добрые вести. Паоло, ступай, ударь для Фабио в колокол. Я хочу, чтобы он послушал.

— Нет, нет, — сказал Фабио. — Сюда идут немцы.

И снова, как в тот раз, Фабио увидел перед собой равнодушные, ничего не выражающие лица.

— Я сам видел приказ. Немецкие солдаты прибудут в Санта-Витторию в среду, в пять ноль-ноль пополудни.

Это не произвело ни на кого ни малейшего впечатления — даже на Бомболини. Фабио с грохотом бросил свой велосипед на мостовую.

— Ладно. Я вам сказал. Я выполнил свой долг. Я рисковал жизнью. Я украл велосипед. Я сделал все, что мог, — На секунду у него мелькнула дикая мысль — убежать отсюда обратно в объятия Габриелы, его любовницы, но он почувствовал, что слишком устал. Бомболини пошел следом за ним.

— Мы понимаем, какая это важная новость, Фабио. Мы очень тебе благодарны за то, что ты вернулся и сообщил нам. Просто мы уже давно этого ждем и, собственно говоря, ничего не можем тут поделать.

— Вы можете хотя бы спрятать куда-нибудь женщин.

— Если они тронут наших женщин, они за это поплатятся, им это хорошо известно.

— Вы должны убрать из нашего города этого Абруцци, пока всех нас из-за него не перестреляли.

— Нет, Абруцци останется. Мы обрядим его в нашу одежду. Тогда его не отличить от нас.

— Ты думаешь, что столько людей сумеют удержать язык за зубами?

— Мы, может, и очень шумный народ, — сказал Бомболини, — но, когда болтать не в наших интересах, мы умеем и помолчать. Ты же понимаешь: кто мастер лгать, тот мастер и секреты хранить.

Они уже почти пересекли площадь и приближались к Корсо Кавур, которая ведет с Народной площади в Старый город. Бомболини схватил Фабио за руку.

— Не покидай нас больше, Фабио, — сказал он. — Ты нам нужен здесь.

— Ну, не знаю. Я думаю податься в горы. — Эта мысль только сейчас пришла ему в голову. — В Сопротивление, понимаешь?

«Я уйду в горы, — сказал себе Фабио, — и останусь там, даже если всех нас перебьют до единого. Умру, но не покорюсь».

— Когда сюда заявятся немцы, нам придется приспосабливаться, вести соглашательскую политику, ты понимаешь? — сказал Бомболини.

Фабио скорчил рожу, но Бомболини этого не видел и не слышал, как Фабио фыркнул, потому что люди обычно видят и слышат только то, что им хочется видеть и слышать.

— Когда они будут давить, мы будем поддаваться. Мы будем как зыбучие пески.

«А я буду как скала», — подумал Фабио, но не произнес этого вслух.

— Мы не станем строить из себя героев. Нам не герои нужны. Нам нужно кое-что получше. Нам нужно выжить. Благодарю тебя, Фабио, а теперь пойди отдохни.

Фабио хотел пожелать Бомболини доброй ночи, но у него не повернулся язык.

Была полночь. А позади — долгий, трудный день. Фабио очень устал. Он вернулся сюда, чтобы снасти Анджелу, и увидел, что народ не хочет спасать своих женщин. Будь по-ихнему. Они хотят приспосабливаться к немцам,

Будь по-ихнему. Еще не все потеряно. Теперь у него есть Габриеле, его любовница. Как это она сказала: «Придет срок, и какая-нибудь женщина получит в твоем лице хорошего любовника». Если бы он, как дурак, не думал все время о велосипеде, она, может, еще и не то сказала бы о нем. Но теперь по крайней мере он знает, куда ведет его судьба — в горы. Его жребий брошен.

И в это мгновение наступила полночь, и пробковый язык породил звук — слабый, жидкий, бесцветный: «пинк»…

— О господи, и что мы только за народ! — громко произнес Фабио.

Фельдфебель Трауб глянул в окно на улицу Сан-Себастьяно и покачал головой.

— Не очень-то у нас мощное оснащение, капитан, — сказал он.

— Ровно столько, сколько полковник согласился нам придать, — сказал капитан фон Прум. — И вполне достаточное для наших нужд.

На улице поперек тротуара стояла полуторатонка: в кузове ее могли поместиться четыре солдата и два — на переднем сиденье. Нужно было найти способ впихнуть туда еще двоих. Позади машины стоял мотоцикл с коляской, по-видимому сохранившийся с первой мировой войны. К полуторатонке в виде бесплатного дополнения была прицеплена маленькая, видавшая виды двадцатимиллиметровая пушка, орудие двойного назначения — противотанковое и зенитное, — годное также и против людей и предназначавшееся последнее время преимущественно для прекращения уличных беспорядков.

— Будь мы в России, нам бы придали техники раза в три больше, — сказал фельдфебель.

— Но это не Россия, не так ли, и итальянцы — не русские, верно? — сказал фон Прум.

Солдаты кивнули, а один произнес негромко:

— Слава богу, нет.

И мы направляемся туда не для военных действий.

— Вот это мне подходит, — сказал фельдфебель Трауб.

Капитан пристально на него поглядел. Возможно, фельдфебель пал духом после России, хотя в его послужном списке говорилось, что он проявил не просто отвагу, а отвагу «недюжинную». Командир и его фельдфебель прощупывали друг друга, и этот процесс еще не был закончен.

— Что вы думаете об итальянцах? — небрежно, как бы мимоходом спросил фон Прум. Однако для него это был решающий вопрос. Он подобрал себе этих солдат, потому что они понимали по-итальянски. Отчасти он исходил при этом из убеждения, что ни один человек не станет изучать язык другого народа с целью выразить ему свое презрение.

— Они ничего, в порядке, — сказал фельдфебель Трауб, — Люди как люди. Люди ведь, если им не мешать, хотят быть людьми, — изрек фельдфебель. — И еще они хотят иметь свой кусок хлеба, как и я.

— Ну а вы? — спросил фон Прум, обращаясь к ефрейтору Хайнзику. — Что думаете вы?

Ефрейтор чистил свою амуницию, стоя спиной к капитану фон Пруму. Капитан заметил, что волосы на затылке ефрейтора похожи на медвежью щетину. Ефрейтор чистил тесак: он уже начистил его до блеска, шлепнул им себя по колену и одним резким движением вложил в ножны. В этом солдате чувствовалась свирепая сила, но заметно было также, что он умеет держать себя в руках. Вид ефрейтора Хайнзика рождал в душе капитана фон Прума неосознанную тревогу.