Роберт Крайтон - Тайна Санта-Виттории

Это была самая трудная часть пути — мучителен был не только долгий, долгий подъем, но и последовавшая за ним встреча с людьми, которые нас поджидали. Вдоль реки уже пролетела весть о том, что жители Санта-Виттории добровольно отдают свое вино и тащат его немцам на собственных спинах. Улицы Монтефальконе были запружены народом, и такой там стоял гвалт, что нам сначала показалось, будто люди собрались нас приветствовать. До чего же мы все-таки простодушны, и как только подобная мысль могла прийти нам в голову!

Первым набросился на нас мясник. Когда мы проходили по главной улице города, он соскочил с тротуара и ринулся к нам; фартук у него был забрызган кровью, в руках он держал голову козла и кричал как оглашенный.

— Скажите мне, что они врут! — вопил он и тыкал окровавленными пальцами себе в глаза. — Скажите мне, что я вижу не то, что я вижу.

— Не обращайте на него внимания, — сказал Туфа.

— Скажите мне, ну скажите же мне! Я вам поверю! — надрывался мясник. — Ведь не могу же я поверить тому, что вижу. — Он ткнул мордой козла прямо в лицо Туфе и попытался перевернуть корзину с вином, которую Туфа нес на спине. — Италия никогда еще не рождала таких сыновей! Ни один итальянец не стал бы делать то, что вы делаете. Скажите мне, что вы не итальянцы, а греки!

Это было только начало. Слишком горько рассказывать обо всем прочем. Они плевали в нас — плевали нам и в лицо и на голову; они хватали нас за волосы и задирали нам головы вверх — чтобы все могли видеть наши лица, а мы старались глядеть куда-нибудь в сторону. Священники на улицах поворачивались к нам спиной, а один из них подучил какого-то мальчишку помочиться нам на голову с балкона семинарии. И даже итальянский солдат, состоявший на службе у немцев, прицелился в нас из винтовки.

Одна вполне порядочная с виду женщина прорвалась сквозь цепь немецких солдат, которые теперь волей-неволей вынуждены были охранять нас от нашего же собственного народа, и, подбежав к идущему впереди Туфе, схватила его за причинное место.

— Видали? — завизжала она и простерла вперед руки, повернув их ладонями вверх. — Ничего нет! — выкрикнула она. — Клянусь богом — ничего. — Она бросилась в толпу, продолжая выкрикивать: — Я там ничего не нащупала! Не мужчины они! У них там ничего нет! — вопила она.

До самой смерти нам этого не забыть. Даже потом, когда всем стало известно, почему мы так поступили, нам и тут не было прощения.

— Все равно, — говорили монтефальконцы. — Только самые последние подонки могли учинить такое.

И до сих пор, когда кто-нибудь из нашего города отправляется в Монтефальконе, он нипочем не признается там, откуда пришел.

— Из Санта-Виттории? — скажут в Монтефальконе. — А! Знаем, знаем — это тот город, где у мужчин нет того, что положено иметь мужчине. Это проверено.

И к довершению нашего стыда спасение пришло нам от немцев, и они, конечно, стали нас за это презирать.

Капитан фон Прум выслал вперед солдата, и, когда мы направляясь к железнодорожным складам, расположенным за городом, проходили через площадь Фроссимбоне куда теперь никто из нас носа показать не может, полковник Шеер вместе с другими офицерами стоял на террасе штаба. Мы промаршировали перед ним с нашим вином — теперь уже их вином — совсем, по выражению Фабио, как пленные рабы перед Цезарем.

— Я приветствую вас! — крикнул полковник Шеер капитану фон Пруму. — Мы все вас приветствуем!

А жители Санта-Виттории, согнувшиеся под бременем своего позора и своей ноши, шли и шли перед немецкими офицерами.

— Не понимаю, как это вам удалось! — крикнул полковник капитану. И он отрядил одного из младших офицеров спуститься вниз и ущипнуть кого-нибудь из нас, чтобы убедиться, что мы — это не сон.

Офицер ущипнул Гвидо Пьетросанто за щеку.

— Живые люди, самые настоящие!

Когда капитан фон Прум проходил перед террасой, на которой стоял полковник Шеер, тот поманил его к себе.

— Ну, теперь, насколько я понимаю, вас скоро будут величать майор Зепп фон Прум. Неплохо звучит?

Капитан фон Прум ответил, что это звучит очень приятно.

— А насчет этого, — полковник Шеер постучал пальцем по груди капитана в том месте, где положено носить ордена и медали, — я не забыл. Я своих слов назад не беру.

Это была та редкая минута, когда нам довелось увидеть улыбку на лице капитана фон Прума.

Обратный путь был еще тяжелее: ведь многие из нас рассчитывали переночевать в Монтефальконе и хорошенько отдохнуть, прежде чем снова пускаться в дорогу, а теперь об этом нечего было и думать, и нам оставалось только молить бога, чтобы поскорее опустилась ночь, принесла с собой прохладу и укрыла нас от осуждающих взоров.

Вспоминая этот долгий обратный путь, у нас обычно прибавляют: «Вот тогда фон Прум впервые увидел Катерину Малатесту». Капитан пообещал предоставить свой грузовик и небольшой запас бензина в распоряжение женщин и детей, чтобы подвезти их к подножию горы, и слово свое сдержал. Катерина вопреки протестам Туфы тоже помогала нести вино и с непривычки натерла себе на ногах такие волдыри, что не могла больше ступить ни шагу — даже босиком.

— Придется мне поехать с немцем, — сказала она Туфе. — Не сердись. Мне вовсе не хочется тебя оставлять.

— Ладно, поезжай, — сказал Туфа. — Я ведь не могу нести тебя всю дорогу на руках.

Но когда на Речном шоссе появился грузовик, Туфа пожалел о своих словах. Кузов грузовика был забит женщинами, и капитан жестом предложил Катерине сесть в кабину рядом с ним и фельдфебелем Траубом.

— Полезай в кузов, — сказал Туфа.

Но тут немец снова показал ей на сиденье возле себя. Катерина поглядела на Туфу и шагнула к кабине.

— Поедешь со следующей партией, — сказал Туфа. Однако Катерина только помахала ему рукой и села рядом с офицером. Туфа смотрел на них.

— Я же тебя прошу, — сказал он Катерине, но грузовик уже тронулся.

— Вы видели, какие у него глаза, у этого вот? — сказал фельдфебель Трауб. — За ним надо приглядывать.

— Узнай его имя и чем он занимается, — сказал капитан.

Несколько миль они ехали молча, а потом фон Прум включил свет в кабине и увидел женщину, сидевшую рядом с ним. Она была одета, как все наши крестьянки, но одежда эта не могла никого обмануть. Есть женщины, красота которых настолько совершенна, что никакими ухищрениями ее не скроешь. Грубая одежда Катерины Малатесты лишь подчеркивала тонкую изысканность ее черт.

— Я тебя раньше что-то не видел, — сказал капитан.

— Видели. Много раз, — сказала Катерина.

— Нет, — сказал он.

«Вот так, — подумала она. — Нет — и все. Как это характерно для немца: груб, никакого лоска». То, что он сказал правду, не имело для нее значения.

— Если бы я видел тебя хоть раз, — сказал фон Прум, — то уже не забыл бы, ручаюсь. Отсюда вывод: я тебя не видел.