Александр Трапезников - Царские врата

— Слово Божие. Потому что нести его больше некому.

Разговор их прервал явившийся в кабинет атаман Колдобин. Сейчас на нем была белоснежная рубашка и генеральский китель. Усы все так же лихо закручены вверх.

— Мы еще продолжим нашу беседу, ~ улыбнулся Павлу Борис Львович, уступая кресло хозяину.

— Ну, хлопцы, давайте, рассказывайте, что там у вас? — сказал атаман. — С Борисом Львовичем мы после потолкуем. У нас там, на сколько назначено?

— На двенадцать, — ответил Борис Львович. — Бумаги готовы. Только подписать.

Он скромно сел где-то в уголке и стал прислушиваться к разговору. Вперед вылез как всегда Заболотный. Он изъяснил идею Павла о часовенке и его просьбу, назвав, уже не пять, а шесть тысяч долларов. И чего он цену-то так ломит? Павел лишь морщился, слушая его, но своих слов не вставлял. А Колдобин пришел буквально в восторг от услышанного.

— Вот это здорово, это по-нашему, по-православному! — заговорил он. — Ай, да молодец, хвалю, казак! Постой, да ты казак ли?

— Казак он, казак, — умирил Заболотный.

— Молодец! — еще раз произнес Колдобин. — Малыми делами — большие вершить будем. Патриотизм не в том, чтобы кричать на каждом шагу, а чтоб строить что-то, возводить здание. Вот как мы давеча все вместе в подвале. Всем миром надо, сообща. В единый кулак собраться, с верой и правдой — за Отечество, за царя, за бога. Будем потихоньку восстанавливать в России монархию. На черта нам эта демократия, царь-батюшка нужен. Есть уже кандидатуры на примете, есть. У нас громадные планы, братцы. Так, что ли, Борис Львович?

— Так, — улыбнулся тот.

— И вот потому мы тоже не сидим без дела, — продолжил воодушевленно атаман. Он даже встал со своего кресла и заходил по комнате, где на стене висела огромная карта России. Но я заметил, что границы ее были очерчены так, что в нее входили и все бывшие республики Советского Союза, и Финляндия с Польшей, и даже почему-то Афганистан, и Аляска. Колдобина несло, он был замечательный оратор. Упомянул о паре-тройке военных заводах, которые правительство вот-вот отдаст ему в аренду и тогда он наладит торговлю оружием с Ираком, о шестисоттысячном казачьем войске, находящемся у него в подчинении, о стомиллионном кредите в банке, отпущенном ему на подъем сельского хозяйства в Сибири, об открытии казачьего кадетского корпуса в Москве, о закупленных им пятидесяти учебных самолетах, стоящих на Ходынском поле, о двух сторожевых кораблях на Балтике, о предстоящей на днях встрече с самим Президентом, который всецело на его стороне, о многом другом. Голова шла кругом. По крайней мере, у меня. Когда он устал и кончил, сев обратно в кресло, Заболотный зааплодировал, а Павел нерешительно спросил, заикаясь:

— Эт-то…а ч-часовенка как?

Атаман Колдобин развел руками.

— Видишь, куда все средства уходят? Сейчас каждый рубль на счету. Всё — в деле. Всё на благо Отечества. Так, Борис Львович?

— Так, — вновь подтвердил тот.

— Но я тебе бумагу выпишу, с печатью, — предложил Колдобин. — Будешь моим личным представителем, чтобы другие организации оказывали тебе всяческое содействие. Ты в каком звании?

— Сержант.

— Станешь у меня есаулом. Сейчас секретаря кликну. Какое у нас число?

— Одиннадцатое сентября, — напомнил Заболотный. — Только он и так в нашем казачьем войске не последний штык, хорунжий, кажется.

— А этот? — Колдобин почему-то ткнул пальцем в сторону Сени.

— Этот не местный.

— Будет урядником, — решил атаман. И действительно закричал во всю комнату: — Феклистов! С печатью и бланками — ко мне!

Я обратил внимание на лицо Бориса Львовича: оно как-то дергалось в судорогах, словно он еле сдерживался. А Павел сидел мрачный, сжав зубы. Вбежал Феклистов. С выпученными глазами, взъерошенный, и, как оказалось, было с чего. Он всех нас огорошил последней новостью:

— Только что передали! — выкрикнул он. — Америку бомбят! Вдребезги! Самолеты падают, «Боинги»! Включите телевизор, Алексей Романович, скорее!

Заболотный первым поспел к телевизору на тумбе и щелкнул кнопкой. Передавали то, что в тот день происходило в Америке, в Нью-Йорке. Показывались картинки, как рушились башни всемирного торгового центра, как горел Пентагон… Мы все прильнули к экрану и, затаив дыхание, смотрели и слушали. Так продолжалось несколько минут. Зрелище было невиданное.

— Вот это да! — первым опомнился Заболотный.

— Бог ты мой! — проговорил побледневший Борис Львович.

Атаман Колдобин встал и торжественно перекрестился.

— Кара божья настигла, — сказал он, обернувшись к иконе. — Это им за Югославию, за сербов, за русских, за вызов небесам, за гордыню!

— Ур-р-р-а-а! — закричал тотчас же Феклистов и почему-то бросился обнимать Сеню, потом меня, Павла, только Борис Львович холодно отстранился. В дальнейшем происходила какая-то сумятица, я даже с трудом соображал и не мог зафиксировать внимание. Все были до предела возбуждены, говорили разом, перебивая друг друга, в кабинете у Колдобина появлялись всё новые и новые люди. Начиналось какое-то столпотворение, водоворот. На столе звонили телефоны, кто-то принес вина, водки. Одни пили, другие отказывались. Единого мнения о происшедших событиях все-таки не было. Но большинство склонялось к тому, что Америка, пусть и временно, поставлена на колени. О жертвах в этот момент не думали. Вернее, их не учитывали, о них забыли, как забывают о любой крови во время Большой Игры. Что кровь, политика главнее. В гуще народа я заметил, что Павел о чем-то переговаривает с Борисом Львовичем. Лица их были очень серьезные. А вот Сеня и Заболотный, напротив, чуть ли не скакали от радости. Я пробрался к ним.

— А он отличный парень! — заявил мне Мишаня, хлопая Сеню по плечу. — Я сразу разглядел, свой в доску. Я его под свою опеку беру. Не дам пропасть.

Он сунул мне стакан вина, и я машинально выпил. В голове сразу зашумело, я ведь совсем забыл, что дал себе слово никогда в жизни не пить. Правда, и тут-то я сделал всего несколько глотков, но этого оказалось достаточно. У меня поплыло перед глазами, а все вокруг стали еще милее и приятнее, как старые добрые друзья. Я чему-то глупо улыбался, глядя на всех.

— Пойдем! — тронул меня за плечо Павел. — Нам ехать пора, теперь тут уж не до нас. Э-э!.. — добавил он, всматриваясь в мои глаза: — Да ты, голубчик, употребил?

— Это ничего, это нужно, — пролепетал я. — А ты-то сам — что обо всем этом думаешь?

— Пошли, пошли, — повел меня Павел. — Позже.

Мы спустились по лестнице /причем я крепко запинался/, выбрались на улицу. Здесь я глотнул свежего воздуха и убедился, что мы все вместе: и Павел, и Заболотный, и Сеня. И даже Борис Львович. Он поддерживал меня за локоть.

— Куда теперь? — выкрикнул я со смехом.