Александр Трапезников - Царские врата

— Дашу не видела? — спросил я.

— А ее звали?

Я и сам не мог ответить на этот вопрос: звали ее или нет, и почему вообще она мне назначила встречу на теплоходе? Возможно, тут как-то не обошлось без Павла. Но мне уже казалось, что я что-то перепутал и сам нахожусь здесь непонятно с какого боку, случайно. Я чувствовал себя лишним, заброшенным на корабль чужой злой волею, и всё вокруг — лишь фантасмагорический сон. Сидеть бы сейчас дома и слушать неторопливую речь умного доктора Юрия Петровича Фицгерберта. Больше бы было пользы. А я тут, держу в руке какой-то бокал с оранжевой жидкостью и глупо краснею. Но я понимал, что люди, собравшиеся на корабле «Святитель Николай», представляют собой частичку России, ее капельку, в которую через микроскоп можно разглядеть все, или почти все духовные устремления. Куда отправится этот корабль со своими пассажирами?

— Видишь вон того седого таракана с усами? — спросил между тем крепыш Заболотного.

— Ну и кто он? Посланник Папы Римского?

— Полковник КГБ в отставке. Плакался мне тут, что работы нет. Так я его к себе сходу секретарем взял. И личным шофером. Он и рад до усрачки. Вот так, завербовал в одну минуту. Как Мюллер. Когда-то они над нами измывались, теперь наша воля.

Крепыш засмеялся, а Заболотный задумчиво произнес:

— А ведь гебистов в отставке не бывает. Не боишься, что что-то переменится, тогда уж он тебя за хвост ущучит?

— Прежнее не вернется, — сказал крепыш. — Спецслужбы теперь в связке с нами работают. Им тоже кушать хочется. И нового передела не будет. Пирог на части разрезан, кому какой кусок достался, тот за него и держится. Попробуй отними? Зубы скрошатся. Нет, славное время. Всё уже устаканилось. Это прежде с разборками друг за другом бегали, а сейчас — ша! баста! Хватит, настрелялись.

— Теперь голова ни о чем не болит? — не вытерпел я. Но крепыш не удостоил меня внимания, продолжил:

— В Кремле ведут правильную политику — сами живут и другим дают. Только не зарывайся. Не зарься на чужой каравай. И не лезь выше, чем положено. У меня с компаньоном фирма солидная, мы со всеми ладим. Отстегиваем, конечно, кому надо, как же без этого? Я тебе, Мишаня, так скажу: мы все — семья, что левые, что правые, что бывшие, что будущие, главное дело — в капитале, и главное — из семьи этой не выпасть, из Дома.

— Вы — семья, а остальные — дворня, что ли? — вновь не удержался я. Но и на сей раз крепыш меня не заметил. Может, у него со слухом было плохо? Да и со зрением тоже.

— Капитал, Коля, остановки не знает, — заметил Заболотный. — Он, как сахарная вата во все щели лезет. Экспансией это называется. Хочется всё большего и большего. Так что жди, Коля, еще нового передела, жди. Будут друг друга давить до тех пор, пока не останется в России лишь две или три большие конторы. А то и одна вовсе.

— Ничего, приспособимся как-нибудь и к этому, — отмахнулся крепыш. — Я свои основные средства уже давно в Англию перевел. И детей, кстати, тоже. Мне тут и самому делать особо нечего. Так, по-привычке живу. Из любопытства.

— И любопытно на народ голый смотреть? — спросил я. Меня как-то трясти стало. — На Россию, из-за вас нищую? На кровь и слезы вокруг? Из лимузина да с шофером-гэбистом?

— Слушай, что это за поганка? — спросил у Заболотного крепыш, ткнув в мою сторону пальцем.

— Так, блаженный, — ответил Мишаня, а Света поспешно вспорхнула со стульчика, подхватила меня под руку и повела прочь.

— Ты что, с ума сошел? — прошептала она мне в ухо. — Это же Коля-Камнерез, за ним столько мочиловок! Нашел, дурачок, с кем связываться. Иди на палубу, охладись. Или давай лучше потанцуем. Ты мне давно нравишься, — и она прижалась ко мне мягкой грудью. Заглядывала в лицо и смеялась.

— Пусти! — сказал я, еле вырвавшись. — Идите вы все!

Сам я, тяжело дыша от волнения, поднялся по винтовой лестнице на верхнюю палубу и встал там, облокотившись о перила. Смотрел на пристань, надеясь, что вот-вот появятся Павел и Даша. У трапа продолжали дежурить и покуривать двое охранников. На стоянке скопилось много иномарок, там также сидели телохранители и шоферы собравшейся на корабле публики. Видимо, не все отправятся по Волге, многие вернутся в свои машины и поедут в уютные гнездышки. Хозяева России. По крайней мере, так они сами себя считают. Верят в это. Всегда хочется думать, что ты в первых рядах. А первые станут последними.

Я вспомнил отца, и мне опять почудилось, что он где-то рядом. Может быть, за кронами деревьев, в воздухе. Смотрит на меня и молчит, понимает, о чем я думаю. Стало совсем тяжко и сильно болело сердце. Красное зарево уползало, уступая место сгущающейся темноте, пытающимся пробудится звездам. Вот и край луны начал уже проясняться на небе. Бледный знак, символ невыразимой тоски и печали. Мы все уйдем, вслед за своими близкими и родными, друзьями и любимыми, и унесем с собой часть той тайны, которая принадлежит всему человеческому роду, загадке его пребывания на земле. Нет в жизни ответа на этот вопрос: зачем ты? Кто ты? Тень, скользящая вместе с другими тенями в безумном хороводе, в пляске мертвых, пытающаяся оторваться от них, обозначить свое место в жизни. А жизни нет.

Кто-то, тяжело ступая, подошел и встал радом. С водочным запахом.

— Что, брат, худо? — спросил Игнатов, положив на мое плечо руку. — Мне тоже. Ничего хорошего не предвидится.

Словно в ответ на его слова, откуда-то из каюты раздался взрыв смеха. Мне нечего было ему сказать, да он от меня и не ждал слов. Может, и не признал вовсе в темноте. Просто постоял некоторое время, а потом пошел куда-то вглубь теплохода. Если бы он знал, что его корабль, которым он так дорожит, предназначен в качестве свадебного подарка моей сестре, что уже почти упакован в коробку и перевязан нарядной ленточкой с бантиком. Он бы не поверил. Мне хотелось остановить его, сказать об этом, но я передумал. Он все равно не продаст «Святителя Николая» Борису Львовичу. В этом я был уверен. Корабль для него — последний рубеж, отступать некуда. Это тоже знак, символ, как для Павла часовенка. Отбери, разрушь его и. жизнь потеряет смысл.

И вот тут-то, наконец, на пристани появились они. Из подъехавшей черной «волги» вышли Меркулов, Павел и Даша. Я почему-то не удивился, что они вместе со скульптором, будто так и нужно. Лишь обрадовался. А через минуту уже встречал их на палубе.

— Неужто и Евгения Федоровна здесь? — весело спросил Меркулов, пожимая мне руку.

— Нет, она прихворнула, — ответил я.

— Надеюсь, ничего серьезного?

— Нервы, — при этом я поглядел на Павла.

— А Котюков здесь? — спросил он.

— Еще не приехал.

— А Игнатов? — поинтересовался Меркулов.

— Тут, — кивнул я, будто исполнял роль швейцара.

— Вот он-то мне и нужен, — сказал скульптор и направился прямо в салон. Обернувшись, бросил мне: — Передай Женечке, что я ее непременно навещу завтра же.