Генрих Эрлих - Иван Грозный — многоликий тиран?

Перечитал я написанное и подумал, что зря я это опустил. Отсюда всем видно, что только твердостью и мудростью Ивановой тот поход состоялся.

«Ободренные явленной Милостью Божией, воинники споро принялись за дело. Окружили Казань со всех сторон, установили сто пятьдесят тяжелых орудий для сокрушения стен, против ворот и на местах высоких сооружали туры, поднимая на них пушки легкие и пищали разные, а где нельзя было установить туры, там ставили тын, придвигая его как можно ближе к стенам. И такой был порыв, что и спали тут же в очередь, и варево не заводили, перехватывая кусок хлеба на ходу».

«И казанцы крепко к схватке изготовились. Понимая, что безрассудством бунта своего они снисхождения царского лишились, все они от мала до велика исполчилися. Встало в Казани на стены тридцать тысяч, а еще столько же в лесах окрестных рыскало под командой князя Япанчи, доставляя нам большую досаду и докуку, особливо кормовщикам, которые не смели удаляться от стен. Против сих волков и выступил первым князь Александр Борисович Горбатый и разбил их воинство в сече жестокой. Лишь триста сорок пленников, могущих ноги передвигать, удалось собрать, и их на веревках приволокли к царю. Иоанн встретил их милостиво, приказал веревки ослабить, а одного освободил и в Казань послал, чтобы его устами вновь призвать казанцев повиниться и бить ему челом, обещая милость. В противном же случае он будет вынужден покарать примерно пленников, а потом и самих казанцев. Бессердечные татары не ответили, и вышло по слову государеву».

Пленникам против обычая православного не головы отрубили, а повесили, чтобы дух из них через срамные места вышел, виселицы же вкруг всего города поставили, чтобы тот пример всем его жителям виден был. Но нехристи не устрашилися, а пуще озлобились.

«Храбрый воевода боярин Морозов принялся стены сокрушать из орудий осадных, однако стены сокрушались слабо, а казанцы делали вылазки, бились яростно, но каждый раз были втаптываемы обратно, хотя и с уроном большим для нас. Тогда призвал царь Иоанн к себе немчина-размысла, искусного в подкопах хитроумных и каверзах пороховых, и приказал ему взорвать те стены к магометовой матери (сие странное, но звучное выражение не мое, а боярина Морозова, известного своим благочестием). А еще призвал он Шах-Алея, бывшего в том походе у него советником, и спросил, откуда казанцы воду для питья берут. Узнав же, что из ключа тайного, к которому ходят они подземным ходом, повелел тот тайник накрыть. Воеводы ответствовали, что накрыть ничем не удастся, но можно подкопаться, что Иоанн и поручил окольничему своему Алексею Адашеву. Сделали подкоп, и как услыхали над собой журчание речи татарской, так заложили одиннадцать бочек пороху и подожгли. Взрыв превзошел все чаяния. Вверх полетели не только казанцы, шедшие за водой, подняло и часть крепостной стены, бревна взметнулись, как стая ворон, камни пырснули воробьями и опустились на головы казанцам. В образовавшийся пролом устремились наши воины, случившиеся рядом, и многих татар, оглушенных взрывом, перебили, а иных в плен захватили, убежав из города с богатой добычей. От того урона великого наступило в Казани уныние, едва нашли какой-то поток смрадный и пили из него воду во все время осады. От той гнилой воды заболевали и пухли, иные слабые умирали, а другие сражались с двойным ожесточением».

«К концу пятой недели стояния у Казани мы убили в вылазках и на стенах не менее десяти тысяч татарских воинов, а сколько иных в городе, то Богу ведомо. Но казанцы не сдавались, проявляя твердость сродни русской. За стенами не отсиживались, а при любой возможности выходили за ворота для схватки ближней. А еще прорыли ходы подземные под стенами да выкопали в крепостном рву землянки и тарасы, перекрытые бревнами. В тех норах хоронились они от стрел и огня нашего, а как воины наши приступали к стенам, так из нор выскакивали и бились до последнего, на сабли свои полагаясь. Повелел тогда царь Иоанн тарасы те порохом наверх поднять сразу у трех ворот, Арских, Аталыковых и Тюменских, и туры к ним придвинув, поливать казанцев огнем сверху из пушек легких и пищалей. Татары, видя, что ходы подземные засыпаны взрывом, а спасения от огня с туров нет, открыли ворота и высыпали из города. Пошла сеча жестокая, в которой долго непонятно было, чей перевес, ибо за дымом каждый видел только ближайшего противника. Но как только дым чуть рассеялся, русские увидели себя на стенах, в воротах, а иногда и на улицах города. Тут в виду города появился царь Иоанн, и, прослышав об этом, воины наши еще больше воодушевились и принялись теснить неприятеля, чувствуя напор помощи сзади. Князь Александр Горбатый предлагал царю бросить в дело оставшиеся полки, о том же молил из города и князь Михаил Воротынский, весь израненный, но продолжавший биться в передних рядах».

Добавлю от себя, что еще Курбский, устами окровавленного гонца, прокричал задорно, что удача на нашей стороне и надобно ловить ее за хвост. На что Иван ответил с усмешкой, что удача не жар-птица, чтобы ее за хвост ловить, и вообще суетливость нужна при ловле других тварей.

«Но царь хотел победы верной и не стал полагаться на превратности войны. Ответил он, что полки еще в стане и быстро выдвинуться не могут, что излишняя торопь приведет к столпотворению вавилонскому, которое усилится с надвигающейся мглой египетской, сиречь вечером. Посему приказал царь войску отступить, что и было исполнено с большим трудом. А как вышли русские воины из города и сожгли за собой мосты, царь обратился к казанцам с последним призывом одуматься, прекратить брань бесполезную и сдаться на его милость. Татары на то прокричали: «Не бьем челом! На стенах Русь, на башне Русь — ничего: мы другую стену поставим и все помрем или отсидимся!» — а более ничего не отвечали и всю ночь молча делали, как сказали, готовясь к Судному дню».

«И русский стан не спал. Ратники исповедовались, причащались Святых Тайн, переодевались в чистое, никто не знал, что сулит ему наступающий день, и пытался за счет ночного бдения продлить часы жизни. А как встало солнце, то осветило небо, голубое, глубокое, без единого облачка, и загорелись последним золотом и багрянцем леса, и такая Божья благодать была в воздухе, что всех воинов пронзила одна мысль: «О, родная земля! Пусть всегда над тобой будет ясное небо, пусть всегда золотятся твои нивы, пусть всегда будет на тебе мир и благоденствие! За такое можно и жизнь отдать!» И такая вдруг наступила тишина, что слышно было курлыканье пролетающих в вышине гусей. И две рати стояли друг против друга, русская в поле, а татарская на стенах, и обе смотрели в небо, и обе старались разглядеть там свою судьбу. Но вот громко закричали муллы, и все войско татарское опустилось на колени лицом к югу. Зазвенели походные колокола, и все войско русское опустилось на колени лицом к востоку. Прошли минуты молитвы, последний раз взвизгнули муллы и, препоясавшись саблями, присоединились к строю единоверцев. И русское войско встрепенулось, изготовилось к битве, ловя доносившееся из стана пение иереев, служивших обедню для царя. Тут с обеих сторон зазвучали трубы, бубны, барабаны, и с каждой минутой они гремели все громче, раскручивая бесовский хоровод, и когда шум стал нестерпимым, вдруг раздался гром небесный и пали стены Иерихона! То взрыв в первом из подкопов вздыбил землю и разбросал далеко вокруг бревна, камни, руки, ноги, головы. Крики торжества одних и ужаса других, вопли раненых и проклятия живых слились в один поднимающийся к небу гул, но его перекрыл новый гром, еще сильнее первого, то взорвались сорок бочек пороха во втором подкопе. Будто взрезали живот неверному, в зияющую брешь виднелись кишки городских улиц, все было красным от крови, и вдали переливалось и манило сердце города — царский дворец».