Вячеслав Софронов - Хан с лицом странника

Вспоминался ему давний рассказ, услышанный им от пастухов, будто приходилось многим путникам встречать хана, блуждающего ночью по речным поймам в одиночестве, когда накануне видели его совсем в ином месте за много переходов отсюда. Будто мог он обернуться волком и, незаметно подкравшись к конскому табуну, свалить вожака, порвать клыками горло и, выпив всю кровь, исчезнуть, как не бывало.

И сам Мухамед-Кул нередко замечал, как вздрагивали кони при появлении возле них Кучума, начинали испуганно прядать ушами, храпеть, норовили сбросить с себя седока и умчаться подальше в луга.

Не только кони, но и люди ощущали неловкость в его присутствии и, сказав несколько слов приветствия, спешили уйти подальше от всепроникающего ханского взора:

Только один Карача-бек, казалось, нимало не заботился о чарах сибирского правителя, которые вовсе не действовали на него. Или он сам мог читать людские мысли и был равен Кучуму в этом, а может и превосходил в чем-то, касающемся власти над людьми. Но робости перед ним он не испытывал. Это ставило Карачу-бека, если ни в один ряд, то на второе место во всем ханстве после Кучума.

А случись что-то с самим ханом, именно он, Мухамед-Кул, должен занять его место, стать правителем Сибири. Да, но разве будут испытывать подданные ту же робость или даже страх перед ним? Станут ли отводить взгляды, потупив в землю глаза? Будет ли его слово законом для всех и каждого? Нет! Нет! И тысячу раз нет!!!

— Кони устали! — громко крикнул кто-то сзади Мухамед-Кула и вывел его из глубокой задумчивости, заставил вздрогнуть. Он резко натянул повод и повернулся лицом к кричавшему всаднику. То был пожилой сотник Янбакты, пришедший в Сибирь вместе с Ахмед-Гиреем и опекавший Мухамед-Кула после смерти отца. Ему позволительно было то, что другим молодой царевич не простил бы.

— Значит, привал?

— Да, мой улы патша [8] царевич , пора делать привал, — ответил тот, не побоявшись назвать его "улы патша", наследником ханства. А ведь многим это могло не понравиться. У хана везде свои люди и до его ушей порой доходит то, чего не дано слышать простому смертному.

— Что это за место? Чей городок? — Мухамед-Кул указал рукой в сторону видневшихся на крутом иртышском берегу укреплений. — Почему никто не выходит встречать нас? Или мы не на своей земле?

— То земля нашего достопочтенного хана, мой царевич. А добрались мы до Кызлар-туры — Девичьего городка. Там содержаться знатные девушки из семейств местных мурз и беков. Им запрещено выходить замуж и будут они жить в городке до конца дней своих.

— Не здесь ли погиб мой отец? — помолчав, спросил юноша, и две небольшие складки прорезали его широкий лоб, не изборожденный пока отметинами жизненных невзгод.

— Да, неподалеку отсюда, — помедлив, кивнул головой Янбакты.

— Был ли ты в то время с моим отцом?

— Да, мой царевич, я был рядом с ним и поднял его еще живого с земли.

— Почему ты никогда не рассказывал мне об этом, сотник? Или, ты думаешь, я не должен отомстить за смерть отца?

— Мужчина не воюет с женщинами. Это ниже его достоинства. Не пристало и тебе думать о том. Зачем шевелить прах умершего?

Янбакты говорил, не опуская глаз, и они сверкали, как два огонька, на покрытом слоем пыли лице сотника. В них было предупреждение и тревога. Это Мухамед-Кул прочел отчетливо. А хотелось расспросить юз-башу о многом, но рядом гарцевали любопытные до чужих тайн нукеры, подтянувшиеся поближе к ним, и Мухамед-Кул хрипло выкрикнул:

— Всем спешиться! Привал! Разобраться по сотням. Янбакты назначаю начальником ночной стражи.

Со всех сторон послышались радостные крики и несколько сотен ног глухо застучали по земле. Звон стремян, бряцанье уздечек, конское ржание, запах пота и дыма от запылавшего на берегу первого костра — как все это знакомо бывалому джигиту, для которого жизнь делится на две половины — в седле и на земле.

"С седла до рая достать легче", — шутили старики. — "По земле зверь пешком ходит, а человек верхом ездит", — поддакивали бывалые воины. — "Седло, что баба, как залезешь, так и слазить не хочется", — откликались безусые юнцы.

Следом за боевыми сотнями подошли неторопливые кашевары, передвигающиеся на нескладных повозках со сверкающими медными казанами. Кто-то из шутников огрел плетью казан по широкому боку и тот жалобно отозвался, загудел и умолк.

— Так ему! Чтоб не отставал, не мешкал! — закричали воины, почуяв роздых и обильный ужин. — Жрать охота, а они едва тащатся!

Кашевары лениво переругивались с воинами, устанавливая на треноги пузатые котлы, раскладывая под ними сухие щепки. Лагерь загудел, зашевелился, как муравейник, замелькали озабоченные лица десятников и полусотников, снаряжающих воинов в караул, из леса послышались глухие удары топоров, а табунщики уже гнали расседланных лошадей на пастбище. Воинский лагерь скорее напоминал торговый караван, нежели слаженный организм, каким станут сотни в момент атаки, послушные взмаху руки мен-баши. Сейчас это были просто уставшие люди, радующиеся отдыху и, казалось, забывшие о смерти, навстречу которой отправились в очередной раз.

К Мухамед-Кулу подлетел неутомимый и вечно бодрый Айдар и, взволнованно размахивая руками, выпалил:

— Я такое узнал! Там Кызлар-туры — Девичий городок!

— И что из этого? — отозвался царевич, презрительно закусив губу.

— Мы можем пробраться туда. Разве не ясно?

— Остынь, Айдар. Мы в походе.

— Никому не запрещено оставаться в походе мужчиной.

— Вот и будь им.

— Я не узнаю тебя, Мухамед-Кул. Или мы вместе не бегали на игрища, не уводили в лес девушек? Что изменилось?

— Многое. Пойдем мы — пойдут и остальные. А утром их не собрать.

— Пойдем, когда стемнеет, никто и не увидит. Возьмем с собой лишь Дусая.

— Он скорее завалится спать, чем потратит ночь на девушек, — рассмеялся царевич, — или ты его плохо знаешь.

— Да что нам Дусай! Пусть спит себе, а мы отправимся вдвоем, — не унимался Айдар.

Они не заметили как сзади к ним подошел юзбаша, услыхав последние слова Айдара.

— Молодые люди никак собираются в Девичий городок? Так я понял?

— Не твое дело, — зло огрызнулся Айдар, — ты нам не начальник. Тут есть и поглавнее тебя.

— Юз-Юзбашазнает свое место. Но осмелюсь напомнить, что наш хан под страхом смертной казни запретил показываться в городке кому бы то ни было. Под страхом смерти, — добавил он, разделяя отчетливо слова.

— Вот и не показывайся, — вконец разозлился Айдар, — а нам не мешай.

— Можно, я сообщу что-то важное моему господину? — обратился к царевичу Янбакты. — Мне бы хотелось, чтобы он один слышал это.

Айдара, словно плетью перепоясали поперек спины. Он кинул злой взгляд на сотника, но счел за лучшее промолчать и отойти.