Михаил Кураев - Жребий № 241

Точно так же как любящая жена «разъяснила» царя в его поступке, так же благодаря любящей невесте удается разрешить и странную коллизию, давшую основание усомниться в цельности уже сложившегося у меня представления о круге интересов и мере сострадательности деда и бабушки. Прости меня, дед, почерк у тебя, я скажу… вот и проглядел полстрочки в письме от 15-го мая. Полтора месяца минуло со дня трагической гибели Верещагина, и я о нем уже, признаться, забыл, а бабушка нашла портрет и прислала его деду. Дед благодарит и не прибавляет к этому ни слова, значит, эпистолярный разговор о гибели «Петропавловска» был, и это лишь послесловие к нему.

Ст. Борзя. 15 мая 1904.

Дорогая, милая Кароля!

Большое тебе спасибо за твои два письма, открытку и закрытое, в котором был вложен портрет Верещагина! Твои письма всегда доставляют такое громадное наслаждение. С удовольствием и интересом прочитал твою передачу лекции священника Петрова. Об этом Петрове я слышал очень много хорошего; он именно хорош как лектор. Года два тому назад он был в качестве лектора на курсах для учителей в Курске. Очень рад, что ты получила удовольствие от его лекций. Бесконечно счастлив знать, что ты здорова и благополучна. Надеюсь, что ты теперь отдохнешь в Ивановском как следует.

Ну что же сказать о себе? Интересного мало. Наш полк все еще стоит на охране железной дороги, а мы сидим в Борзе. Ах, милая Кароля, если бы ты знала, как противно, как скучно и тошно это сидение. Делать буквально нечего. Душевное состояние мое убийственно тяжело и мрачно. Я не понимаю, зачем нужно было отрывать меня от интересного и любимого дела и ссылать в ссылку в какую-то Борзю! А между тем на театре войны люди гибнут и страдают, и нуждаются в помощи. Я понимаю, что нас каждую минуту могут тоже отправить на Дальний Восток. Но ждать этого и сидеть без всякого дела целые месяцы становится невыносимо. В настоящее время положительно ничего не известно о том, долго ли мы будем оставаться здесь и когда и куда двинемся отсюда. Давно уже я не испытывал такого отвратительного душевного состояния. Писем, кроме твоих, ни от кого не получаю и сам никому уже месяца 1 1/2 не писал, да и писать никому не хочется, кроме тебя.

После инфлуэнции я совершенно поправился и теперь вполне здоров телесно, но болен душой. Опять начал ездить верхом, этим и развлекаюсь.

Погода у нас совсем летняя; но здесь страшно резкие перемены. В один день бывает с утра отличная тихая погода, в полдень поднимется ужасная буря с такими ветрами, каких я никогда не видывал, к вечеру же снова настает прекрасная погода. И это довольно часто.

Местность унылая и скучная; голая степь на десятки верст без признака растительности, и в отдалении горы и горы. Говорят, что здесь нередко в Мае выпадает снег. Но пока этого еще не было. Дожди были, но немного и не очень большие.

Время провожу больше за чтением тех медицинских книг, какие захватил с собою. Читаю так же и другие книги, какие попадаются под руку. Так вот, дорогая моя, невесело мне здесь живется. И долго ли это будет продолжаться — одному Богу известно.

На днях предстоит мне проехать до ст. Манчжурия — привить оспу и осмотреть здоровье казаков, расставленных на постах на промежуточных станциях. После этой поездки думаю попроситься на 2 дня в г. Читу для закупки кое-чего из летнего платья. Но все это развлечения очень плохие и скучные. Со своими полковыми офицерами компании вовсе не вожу народ совершенно неинтересный. За исключением двух-трех человек все производят тошнотное впечатление. Очень жалею, что связался с ними еще и денежными делами, ссудив кое-кому в общем 400 рублей. Правда, этим я выручил некоторых от крупных неприятностей; но когда видишь, что люди все-таки продолжают лезть в петлю и снова пропивают и проигрывают казенные и свои деньги, то досадно становится за свою слабость и уж больше во всяком случае ни один из них не получит от меня ни целкового. Очень бы хотелось выручить Марию Егоровну, да не знаю, куда послать и не опоздал ли я. Если ты хочешь и можешь выяснить все это, то сделай, что нужно, и сообщи мне.

Кормят меня здесь хорошо и квартира довольно сносная, так что в этом отношении я устроился недурно. За стол (обед и ужин) и чай (3–5 раз в день) плачу в месяц 20 рублей. По здешним ценам это очень дешево. Есть у нас тут и своя офицерская столовая, но там и кормят худо и обходится дороже, и я предпочитаю там не столоваться.

Тося вероятно уже проехала. Я ее не видел. Вряд ли удастся увидеть и Любовь Яковлевну. Ведь если бы они хоть догадались из Читы мне телеграфировать, что едут, а то ведь некоторые поезда проходят ночью, да и днем не хочется ходить к каждому поезду. Все-таки завтра и послезавтра, 16-го и 17-го Мая, постараюсь побывать ко всем дневным поездам.

О событиях на театре войны ничего не могу написать. Вероятно ты знаешь столько же, сколько и я. Одним словом, ничего хорошего. Пока русским не особенно-то везет, и уже жертв не мало.

Ну довольно, дорогая деточка моя, надоедать тебе, так как ничего интересного сообщить, как видишь, не могу.

До свидания, мой ангел! Сердечно желаю тебе здоровья и счастья! Крепко жму твою руку; обнимаю и крепко целую! Пожалуйста, пиши!

Остаюсь весь твой Н. Кураев.

Если двинемся отсюда, то я немедленно телеграфирую тебе. Поэтому будь вполне покойна, дорогая.

Странное дело, бури с такими ветрами, «каких я никогда не видывал», голая степь без признака растительности с горами на горизонте предъявлены не в первый день, не в первую неделю, а через три месяца сидения в этой несчастной Борзе. Как неожиданно появляется этот пейзаж без подробностей, просто потому, что их нет на протяжении десятков верст голой степи. И про оспу, и про возможность заразиться трупным ядом, о прочих опасностях, да про ту же инфлуэнцию дед пишет может быть потому, что это беды как бы проходящие или уже прошедшие. А унылая голая степь, эта давящая нежить, как и общество офицеров, вызывающих тошнотное чувство, действует постоянно.

И надо было мчаться, лететь, не задерживаясь ни в Красноярске, ни в Иркутске, ни в Чите, и это с дедовой любознательностью и явной склонностью к путешествиям, надо было после лихой, кружащей голову скачки через Байкал, влететь в эту яму, в эту Борзю, и чувствовать, как недостает здесь воздуха, недостает жизни.

А каково воюется государю?

Полмесяца ни единого упоминания о войне на Востоке. Лишь 14-го мая приглашенный на завтрак командир погибшего «Петропавловска» откроет в майской летописи Дальневосточную тему. Но воинская тема и в мае и в июне едва ли не главная. Начался сезон смотров и парадов!

Высочайшему смотру были подвергнуты войска в Белгороде, Харькове, Кременчуге, в Полтаве, в Орле, в Туле, в Калуге, в Рязани, в Москве, и уж, конечно, в Царском Селе, в Красном Селе, в Петергофе и в Гатчине, где отмечался юбилей лейб-гвардии Кирасирского полка, в составе которого эскадрон Его Императорского Величества с успехом «проделал немое учение». На смотрах и парадах успех был полный, не щедрый на оценки и комментарии государь здесь задет за живое и удержаться не может: «Прохождение было отличное и атака благополучно окончилась», «Полки представились отлично…», «Порядок всюду был образцовый…», 34-й пехотный Севский полк и 35-й пехотный Брянский в Кременчуге «представились чудно», а 33-й Елецкий и 36-й Орловский «представились еще лучше». Так что из Полтавы выезжал на север «под самым лучшим впечатлением всего пережитого». А потом еще и в Туле «полки представились отлично». И хотя в Калуге от прошедших дождей поле для смотра превратилось в болото, «несмотря на это войска проходили замечательно». Правда, парад юбилейного Кирасирского полка из-за скверной погоды в Гатчине пришлось отложить, но завтрак с офицерами и ветеранами полка состоялся. Похоже, что выпивальный ритуал был непременным в этих смотрах, что также создавало приподнятое настроение и вызывало хорошие переживания. «Выпив чарку перед фронтом, вернулся на станцию». Во фронте стояли Конно-Гренадеры и Уланы. «Оба полка представились блестяще.» И после учения лейб-гусар: «Заехал в дежурную комнату и закусил».