Владислав Бахревский - Долгий путь к себе

Прием был из самых великолепных. За столом собрались иноплеменные послы с востока и с запада. Тут был отъезжающий ко двору своего повелителя Осман-ага, чауш турецкого падишаха Магомета IV, и только что прибывший вестник крымского хана Ислам Гирея, любезный дому Хмельницкого Иса-бей, сын Тугай-бея, названый брат Тимоша. Он привез доброе известие о том, что хан уже скликает войско и приведет его, как и обещано было, к Троицыну дню. Выделялся за столом темной сутаной Альберти Вимина, венецианский священник, прибывший к Хмельницкому с надеждой заключить наступательный союз против Турции.

С лицом властным, мясистым, неподкупный и недоступный, словно кован из железа, погруженный в себя, но все понимающий верно и ясно, сидел за столом посланец Оливера Кромвеля. Кромвель в личном письме приветствовал «императора всех казаков, грозу и истребителя аристократов Польши, завоевателя крепостей, истребителя католицизма!»

И еще был на этом пиру прибывший два дня тому назад, 11 апреля, посол короля Яна Казимира пан Смяровский.

Хмельницкий собрал послов не ради того, чтобы потешить свою красавицу жену, представив ей наглядное доказательство его, а значит, и ее высокого положения. Он этим своим широким жестом давал понять, что готов слушать всех, но слушаться намерен лишь голоса своего разума, разума украинского казака.

Осман-ага привез предложение султана заключить договор о вечном мире и в награду за мир — свободное плавание по Черному морю, беспошлинную торговлю, выкуп по разумной цене всех невольников и обязательство вернуть казакам захваченные у них суда.

Туркам нужен был мир с казаками, чтобы бросить все силы на морскую войну с Венецией. Венеция нуждалась в союзе с казаками, чтобы громить турецкий флот на всех морях, расчленив, распылив его силы. Римский папа через сближение казаков и венецианцев видел возможность примирения Украины с Польшей и восстановления католицизма на Украине, который ныне находился там в самом плачевном состоянии.

Польше нужен был мир, чтобы опамятоваться от разгрома, собрать силы и навести в доме порядок. Украину она все еще считала домом своим. Крымский хан, по малолетству турецкого падишаха — Магомету IV шел восьмой год, — чувствовал себя свободным от многих обязательств перед Турцией и, опираясь на союз с казаками, собирался поживиться грабежом польских городов и заодно надолго ослабить исконно сильного противника, и своего, и всей Османской империи. Для Кромвеля вольный казак Хмельницкий был прежде всего борцом с католицизмом…

Самую пышную и длинную речь на приеме произнес пан Смяровский. Он воздал похвалы великому из величайших гетманов — Хмельницкому, великой республике купцов Венеции, радующей мир отменными товарами, он говорил о блистательной империи Османов, могущество и просторы которой под стать империи Александра Македонского, он нашел слова, строгие, сдержанные, но вполне лестные, о победах Кромвеля и выказал готовность вернуться ко временам понимания и дружбы между Польшей и Крымом.

Казалось, всем было роздано, но пан Смяровский улыбнулся вдруг, лукаво посмотрел на пани Елену и поклонился ей.

— Среди нас присутствует ее милость пани Хмельницкая, несравненная своей красотой и нравом. Ее величество королева Мария просила передать ее милости пани Хмельницкой скромный дар в знак дружбы и расположения.

Пан Смяровский достал бархатную коробочку, осыпанную мелкими алмазами, раскрыл ее, и на всю залу сверкнули два голубых меча.

Бриллиант был не очень велик, но чистоты безупречной.

Подарок пани Елена приняла зарумянившись. Посмотрела беспомощно на мужа: позволено ли ей говорить? Богдан улыбался одобрительно, и пани Елена подняла свой бокал.

— Здоровье королевы! — звонко и радостно воскликнула она.

— Виват! — крикнул пан Смяровский, и всем пришлось подхватить его патриотический возглас.

Тимош сидел багровый, полузакрыв глаза, — до того он ненавидел мачеху. Идя с обеда, он шапкой отирал пот со щек и в глазницах.

А во дворе его ждала радость. Иса дал знак своим людям, и они вывели перед братьями, Тимошем и Юрко, тонконогого, высокого, серого в черных яблоках скакуна. Иса, прищуривая от удовольствия глаза, покосился на Тимоша и сказал:

— Этого коня мой отец и я дарим тебе. Юрко.

Тимош, уже улыбавшийся было, так и пыхнул всеми рытвинами побитого оспой лица. Иса, словно ничего не заметивший, опять дал знак своим людям. И те, держа под уздцы, вывели из конюшни желтого, с белой нежной полосой через лоб к розовому носу, жеребца. Тимош увидал еще грудь, под гладкой кожей которой двигались железные, не знающие преграды мускулы.

— Иса-а-а… — только и сказал Тимош.

Пошел, завороженный, к коню, и гладил его по шее, по крупу, и что-то говорил, словно в беспамятстве, как говорят любимым…

Наутро в церкви пан Смяровский подошел к пани Елене, стоявшей слева перед алтарем, и сказал ей после обычных приветствий:

— Гетман вернул нашей вере право свободного существования на сей печальной земле. Для счастья и покоя остается сделать еще один шаг — вернуть мир в лоно мира. И однако ж гетман столь очевидное и всеми желаемое благо отвергает.

— В делах мужчин я ничего не понимаю, — ответила пани Елена холодно.

— Позвольте обеспокоить вас просьбой — принять меня, — быстро сказал пан Смяровский. — Дело в том, что перстень — это не все подарки… Вчера было не к месту… дарить все.

— Извольте! — ответила пани Елена. — Я приму вас нынче, за час до обеда.

Пан Смяровский явился один. Поставил у ног пани Елены шкатулку с подарками и сказал тихо, одними губами:

— Вы должны помочь отечеству, которое стоит на краю гибели… Я сразу говорю вам: вы у нас в руках… В перстне, якобы подаренном королевой, скрыт яд.

Пани Елена рассчитывала на другое. Пан Смяровский был хорош собой… И вдруг — пропасть, смерть, яд, ад!

— Прочь! — сказала она быстро.

И он так же быстро ответил:

— Хорошо! Я сыщу другой путь. Но помните: предавая меня, вы предадите Польшу. Я взойду на виселицу вместе с вами.

У пани Елены потемнело в глазах.

— Перстень вы приняли. В перстне яд, убивающий мгновенно. Что бы вы ни сказали в свое оправдание, вам не поверят… У казаков справа и расправа скорая. Вы это знаете.

Он откланялся, пошел к порогу, вернулся.

— Вот привилей. Он будет вам при надобности охранной грамотой. Я уже успел раздать несколько таких привилеев… Не забывайте об этом. Нам будет известен каждый ваш шаг. Мы всегда успеем упредить ваш удар…

Он снова откланялся и исчез.

— Богородица, спаси! — пани Елена упала перед иконой.

Никто из слуг не должен знать об этом испуге.

Она позвонила в колокольчик, попросила своих домашних женщин осмотреть подарки польского посла.