Владислав Бахревский - Долгий путь к себе

Пана Мыльского провели в королевскую канцелярию.

— От князя Вишневецкого? В таком виде? В таком виде к королю? Вы кто? — изумился секретарь.

— Я шляхтич! Мне нет дела до ваших вопросов. Речь Посполитая в опасности.

— Но, милостивейший пан, вы хотя бы умылись с дороги.

— Там люди погибают! — закричал пан Мыльский. — Там ждут помощи! Там день за год!

— Я не пущу вас в таком виде! — отрезал секретарь.

— Значит, ты изменник! Измена! — завопил пан Мыльский.

Сбежалась стража. Из кабинета вышел Ян Казимир.

— Ваша королевская милость! Я от князя Вишневецкого! Войско изнемогает в осаде от голода и болезней. Силы армии давно иссякли. Если бы не железная воля князя Иеремии, хоругви, потерявшие половину и по две трети людей, давно бы сдались на милость победителя! — выпалил пан Мыльский единым духом.

Ян Казимир слушал гонца, подняв брови.

— Пройдите в мой кабинет и расскажите подробнее о положении войска. А вы, — король обратился к секретарю, — немедленно пригласите канцлера Оссолинского и всех командующих.

Выслушав пана Мыльского, король позвал в кабинет Юрия Оссолинского и спросил его:

— Как вас прикажете понимать? Вы утверждали, что князь Вишневецкий одерживает верх над казаками, но вот приехал гонец и говорит, что наши солдаты едят собак, кошек и мрут от болезней.

Канцлер поклонился королю:

— Ваша королевская милость, мой план осуществляется как нельзя лучше. Да, князь Иеремия и его войско испытывают великие трудности, но сковали и вот уже седьмую неделю изматывают боями казаков и татар. Теперь пора действовать нам.

— О каких действиях вы говорите? — воскликнул король. — Вы раньше уверяли меня, что хан не придет к Хмельницкому на помощь, но он пришел… Я не хочу быть пленником Ислам Гирея.

— Мы не можем оставить без помощи наше войско под Збаражем. Казаки и татары уверены, что войско князя — это все, чем располагает Польша. Мы должны вывести их из этого приятного заблуждения.

— Но у нас только пятнадцать тысяч! А у них — триста!

— Казаки и хан всегда распускают преувеличенные слухи. У нас же плюс к пятнадцати тысячам существует сенаторская пехота иноземного немецкого строя в количестве пяти тысяч. И еще у нас две с половиной тысячи немецких наемников. У казаков их тысячи только для счета, это в большинстве сброд, плохо вооруженный, не знающий строя. Обычные крестьяне с вилами и косами.

— Когда же мы выступаем? — спросил Ян Казимир.

— Сегодня, ваша королевская милость.

— Я думаю, что необходимо потревожить Хмельницкого с тыла, — сказал король. — Отправьте универсал к литовскому гетману Радзивиллу с приказом немедленно вторгнуться в пределы Украины и захватить Киев.

— Замечательный план, ваша королевская милость!

Ян Казимир улыбнулся.

Армия короля из Топорова двинулась на Тернополь, чтобы обойти Збараж с юга и нанести казакам удар там, где они меньше всего ожидают.

А пан Мыльский тем временем продолжал свой путь, направляясь в Краков, чтобы исполнить наказ его милости Фирлея.

Рано поутру он прибыл в замок Тенчин, куда удалилась пани Фирлей для молитв, чтобы Бог даровал победу ее герою-мужу.

Дворецкий, пожилой человек с лицом вечного печальника, выслушал приезжего и очень обрадовался.

Повел в свой флигель, напоил и накормил, но почему-то не торопился отвести пана к ее милости. И когда Павел Мыльский, выпив вина, спросил дворецкого напрямик, отчего он не ведет его тотчас в панские покои, дворецкий встал перед ним на колени.

— Выслушайте меня, любезный пан, и не гневайтесь на меня понапрасну.

— К делу, друг! — воскликнул пан Мыльский, опрокидывая новую чашу вина. — Что за чудо это вино!

— Ах! — дворецкий махнул рукой. — Пейте уж лучше вы, воин и герой, чем поглотят его утробы проклятых иезуитов.

И тут дворецкий поведал историю столь занимательную, что пану Мыльскому невозможно было остаться в стороне, и он дал слуге Фирлея слово шляхтича: сделать возможное и невозможное, но спасти его милость от черной саранчи.

Взяв у дворецкого в долг сотню талеров, пан Мыльский собрался ехать в Краков и найти доброго советчика, но прежде всего он хотел видеть пани Фирлей, до которой имел дело от самого пана Фирлея.

— Пустое это дело! — отговаривал его дворецкий. — Тебя к ней не пустят.

Пан Мыльский отправился-таки с визитом. Дверь отворили два дюжих монаха.

— Я хочу видеть пани Фирлей! Я прибыл из Збаража, где сражается его милость гетман Фирлей.

Один из монахов удалился и привел пани Деревинскую.

— Ее милость не принимает.

— Но я от мужа пани Фирлей. Гетман вот уже полтора месяца подвергается страшной опасности. Неужели пани ничего не хочет знать об участи супруга?

— Пани пребывает в молитве. Немедленно удалитесь! Ее милость готовится к совершению святого обета.

— Что за чудеса! — воскликнул пан Мыльский. — Жаль, что времени у меня нет, уж я бы разогнал вашу постную шайку.

Он с гневом удалился во флигель дворецкого.

— Вот видите! — сказал несчастный верный слуга. — Вы только испортили дело. Теперь вас запомнили и уж никогда не пустят в замок.

Дворецкий подал пану Мыльскому еще один бокал, на дорогу, и пан Мыльский от такого подношения не отказался.

— Посмотрите! — показал ему дворецкий.

По аллее в рубище пилигрима шла белая, как призрак, пани Фирлей.

Рядом с пани шел монах и громко считал шаги. Другой монах записывал число шагов углем на деревянной доске. За ее милостью следовала пани Деревинская.

— Что это за шествие такое?

— В Иерусалим идут! — ответил дворецкий со вздохом.

— В Иерусалим?!

— В Иерусалим. Здесь у нас иезуиты теперь хозяева всему. Для спасения души насоветовали ее милости совершить паломничество ко Гробу Господнему. А чтобы не подвергать драгоценную жизнь ее милости опасностям, разрешили пройти путь у нас в имении. Сам папа разрешил. Пять лет будет идти наша милостивая госпожа по этим посыпанным песком дорожкам, а все доходы с имения в эти пять лет будут получать иезуиты.

— Ловко!

— Еще как ловко!

И тут к дворецкому в дом вошли несколько монахов.

— Мы исполняем просьбу ее милости. Ничто не должно нарушать уединения и молитвы пани Фирлей. Немедленно покиньте замок, милостивый пан!

Монахи перед Мыльским стояли хоть и в сутанах, но дюжие, и пан Мыльский не стал с ними спорить. Однако сказал им на прощанье:

— Чудеса, панове, и только!

А чудеса в доме ее милости пани Фирлей совершались удивительные, разуму недоступные.

С недавних пор, убедившись в благочестивости жизни ее милости, стал являться ей по ночам святой Станислав.

Сначала святой только благословлял прилежную в молитве женщину. Но однажды, едва он явился с неба — откуда же еще! — раздалось чудесное пение.