Ярослав Кратохвил - Истоки

Кончилось дело тем, что Шеметун им обоим добродушно погрозил пальцем:

— Ох, немцы!

Впрочем, Бауэр имел и право и даже обязанность — переселить в Александровское своих людей. Он был доверенным лицом Союза чехословацких обществ в России и возглавлял обуховскую организацию чехов и словаков. Он сколотил небольшой чешский хоровой кружок и, главное, маленький оркестр, которыми сам и руководил.

Оркестр Бауэра, собственно, и был предметом торга Юлиана Антоновича, желавшего иметь у себя такую редкость и забаву. Весь фокус заключался в том, чтобы перевести его в Александровское вопреки тому, что до сих пор меценатом чешского искусства и чуть ли не создателем бауэровского оркестра был не кто иной, как Шеметун! Шеметун привез из Базарного Села первую скрипку для Бауэра. Да и остальные музыкальные инструменты чехи могли сделать только с помощью Шеметуна, — на все, что следовало купить для этой цели, Шеметун давал деньги — из «общего котла». Шеметун обеспечил музыкантам и пристанище в просторном старом обуховском доме, занятом под лазарет, но еще пустующем. А после первой же публичной репетиции, которая для местных жителей была чем-то вроде чуда, Шеметун пришел в такой восторг, что даже собрал музыкальные инструменты — вырезанные, выдолбленные и склеенные пленными — и решил поехать в город похвалиться перед знакомыми. Бауэр был ему благодарен за все его заботы, но особо растрогала его эта реклама в городе.

Однако восторженная пропаганда бауэровского оркестра вышла боком самому же Шеметуну.

Шеметуну хотелось, конечно, захватить с собой в город, вместе с инструментами, и музыкантов. Но он не решился на этот шаг без разрешения, хотя сам спал и видел, как поразит город концертом. Пока что он рискнул свозить оркестр только к Юлиану Антоновичу на вечеринку с чаем — и в этот-то вечер и зародилась у Юлиана Антоновича коварная мысль.

Когда Юлиан Антонович с невинным видом выбрал для переселения в Александровское одних музыкантов и предложил им приличное человеческое жилье, Шеметун собрался было с негодованием отстаивать «своих» музыкантов.

Но Бауэр предал его раньше, чем прапорщик начал сопротивление. Бауэр убедил Шеметуна, и даже без особого труда, что оркестрантам нельзя постоянно жить в лазарете, и от того, что они перейдут в Александровское, ничего не изменится. Ведь сам-то он, капельмейстер, остается в Обухове.

Потом Бауэр добился от Юлиана Антоновича, чтобы тот — пусть и без всякого удовольствия — взял к себе вместе с музыкантами, и на тех же условиях, почти всю чешскую организацию, а она насчитывала уже более полутора десятков людей. Из членов ее не попали в Александровское только трое, вступившие последними: Райныш, Воточка и Янса. И еще — Вашик. который в последнюю минуту, ко всеобщему удивлению, сам отказался от такого блага. Как вскоре выяснилось, у него были на это причины: в тот же день Грдличка от имени офицеров попросил, чтобы именно Вашика определили к ним для услуг и для помощи на кухне. Узнав об этом, благоразумный Вашик вышел из организации. Сначала на него сердились, но потом махнули рукой и даже как-то поняли:

— Ясное дело, боится, как бы ему домишка своего не потерять. А что крестьянину свобода и родина без своего клочка земли да без избы!

С Бауэром на хуторе Обухово остался, разумеется, и Иозеф Беранек. Чтоб вознаградить его за этот ущерб, ему отвели небольшой теплый пристенок, прилепившийся к стене котельной винокуренного завода; эта пристройка служила когда-то складом и была со всех сторон обложена поленницами дров. Беранеку разрешили переселиться туда вместе со своей лошаденкой.

От всей этой сделки больше всего выгадала, конечно, команда Гавла, прибившаяся к музыкантам.

Юлиан Антонович выделил «своим» пленным пустовавшую просторную избу, в которой до войны жил кто-то из служащих в поместье. Он наладил дело так, чтоб помимо продовольствия, выдаваемого натурой, пленным перепадало и по нескольку копеек наличными. Гавла, обладавшего прекрасным писарским почерком, он взял в канцелярию вместо Орбана, а Снопку определил заведовать общей кухней. И все зимние работы он распределил так, чтобы Бауэр всегда мог найти своих музыкантов в сборе по тем дням, когда Беранек проезжал мимо на почту.

Эти полтора десятка чехов, переселившихся с хутора Обухово на Александровский двор, были окрещены, при прощании с остающимися, — «Сиротками». Сиротки — это была группа людей, которым нечего было бояться. Людей, которым не было нужды скрывать свои убеждения. Людей, готовых публично заявлять об этих своих убеждениях.

На дверях избы было написано:

Т а б о р [179] Табор (лат. Фабор) гора в Палестине близ г. Назарета. По библейской традиции, так была названа и гора в южной Чехии, куда собирались паломники со всей страны, чтобы послушать проповеди сторонников учения Яна Гуса. В период гуситских войн здесь был создан укрепленный лагерь. По названию этого лагеря представители революционного крыла гуситов именовали себя таборитами.

Когоут мелом и известью пририсовал к этому названию большой герб и двухвостого льва [180] герб Чешского королевства. , а под ним приписал:

С и p о т ы [181] «Сиротами» стали называть себя табориты — бойцы отрядов, находившихся под непосредственным командованием выдающегося чешского полководца Яна Жижки (ок. 1360–1424 гг.) после его смерти.

Над дверью прибили крест-накрест два маленьких флажка, — красно-бело-синий и красно-белый [182] Красно-бело-синий — государственный флаг Российской империи. Красный и белый — национальные цвета Чехии и Моравии. . В горнице место иконы заняла неумело нарисованная картина, изображающая Яна Гуса [183] Ян Гус (1371–1415) — магистр Пражского университета, выдающийся мыслитель и проповедник, идеолог чешской реформации. Сожжен в Констанце по приговору церковного собора как еретик. Учение Гуса стало основой идеологии многолетней вооруженной борьбы народных масс Чехии против феодальной эксплуатации, католической церкви и иноземного гнета. Это была, по характеристике Ф. Энгельса, «национально-чешская крестьянская война против немецкого дворянства и верховной власти германского императора, носившая религиозную окраску (Маркс К. и Энгельс Ф., Сочинения, 2-е издание, т. 6, стр. 180). на костре. Стены всех трех комнат и сеней разукрасили лозунгами:

П p а в д а п о б е д и т!

С в о й к с в о е м у и в с е г д а з а п р а в д у!

К т о н е с н а м и, т о т п р о т и в н а с!

И всю стену, напротив входной двери, заняла броская надпись:

Е с т ь и б у д у с л а в я н и н о м!

На побеленном боку русской печи Когоут нарисовал углем карикатуру: два хромых монарха играют на шарманке. А во второй горнице, там, где положено быть иконе, красовался портрет русского царя, вырезанный из какого-то журнала.