Ярослав Кратохвил - Истоки

Притянув солдата к себе вплотную, он воскликнул:

— Слушай! И ты — его питомец? — И добавил по-чешски: — Ты дурак, правда?

Двусмысленность слова «питомец», означающего по-чешски «дурак», вызвала среди чехов бурю смеха.

— Ты Ленина слыхал? — продолжал Петраш. — И знаешь, конечно, чем вас Ленин баламутит. И я знаю. А еще я знаю такое, чего не знаешь ты, — о том, что говорил Ленин Вильгельму. Я читаю на многих языках и по-немецки читаю. И до последнего дня я жил среди немцев. Как по-твоему, могу я знать немцев больше, чем ты? Могу я знать их лучше, чем вот твой «товарищ», — здесь Петраш сделал особенно серьезное лицо, — вероятно, тоже питомец Ленина? — И опять прибавил по-чешски: — Тоже дурак, правда?

Солдат, растерявшийся было от дружного смеха смелых и веселых иностранцев, в конце концов возмутился и отбился от них. Фишеру было жаль его.

Однако к моменту отправки их отряда чехи все-таки подружились и с этим солдатом, и со всеми остальными, которым льстило внимание иностранцев. Весело проводили их чехи до самого вагона, нарочно крича:

— Война до победного конца! Прощались шумно, торжественно и весело.

Когда состав тронулся, разошедшиеся чехи опять же нарочно запели по-французски:

И гимн подхватили не только их новоиспеченные друзья, но и совершенно незнакомые солдаты в следующих вагонах, а потом Марсельеза утонула в русском:

И с этой песней отъезжавшие молодецки вытягивались, лихо козыряя.

Когда стих грохот последнего вагона, чехи переглянулись и залились смехом.

— Смотрите, а ведь получается — и дальше получится… Нас бы направить в русские части, — сказал Петраш, обращаясь к развеселившимся, возбужденным товарищам. — Мы — правы. Чем больше отстаиваешь, чем больше приходится защищать правду, тем яснее, непреложнее и радостнее становится она для тебя самого. И только сквозь призму правды можно ясно и точно увидеть цель.

Приближались сумерки, небо поднялось высоко. И под его ласковым сводом в мягких вечерних тенях словно смягчилась даже выжженная каменистая земля между путей. Совсем близко, за путями и вокзальной оградой, слышно было, как отдыхает мир. Горели окна вокзала, обращенные на запад, а лица усталых людей издалека казались багряными.

Добровольцы смотрели, как высоко летают ласточки, как загнанный паровоз остановился поодаль, выдыхая черный дым и золотистый пар, как вдали, в разжиженном свете солнца, тянется длинный состав — теплушки, а в середине, будто жемчужина в ожерелье, — один чистый пассажирский вагон.

— Воинский эшелон! — первым объявил Фишер.

Вскоре зазвякали буфера, заскрипели тормоза, и волна зеленых русских солдат захлестнула водопроводные краны и хлынула к станционному зданию, разворошив суматохой сонный перрон. Часть из них, привлеченная знаменами, моментально сгрудилась у вагонов с чехами. А Фишер уже объяснял своим товарищам:

— На фронт едут! Из Петрограда!

И, в шутку засучив рукава, закричал, весело и вызывающе став в дверях:

— Поднимайтесь, будет митинг!

Солдаты были молодые, в новом обмундировании. Первый из них, с фуражкой, сбитой на затылок, без стеснения спросил Фишера:

— Вы кто? Пленные? Куда вас гонят?

— Никуда нас не гонят, мы — добровольно.

— Куда?

— С вами! Бить немцев!

Солдаты недоверчиво оглядели его, остальных чехов и знамена.

— Вы что, австрияки?

— Ничего подобного! Слыхали, ребята, о чехословацкой бригаде?

Солдаты молчали.

— Вы — австрийские офицеры!

— Опять не угадал, земляк. Мы — чехословацкие солдаты, как вы — солдаты русские.

— Врут, врут! — закричал кто-то в последних рядах увеличивающейся толпы. — Это австрийские офицеры!

— Ясно, врут…

Фишер по-прежнему загадочно улыбался любопытным.

— Не врем. Были австрийскими офицерами, а теперь — нет. Мы швырнули под ноги австрийскому императору его австрийские чины. Уж лучше быть простыми солдатами славянской армии, чем офицерами немецкого монарха!

Солдаты рассматривали их внимательно, недоверчиво.

— А почему? — поинтересовался кто-то в первом ряду.

— Почему? А почему вы сбросили царскую кокарду?

Из задних рядов к Фишеру протолкался юркий солдатик со смуглым лицом и, показав на белые буквы красного полотнища, крикнул:

— Ну ладно, а вот это отставить! Да еще напиши: «Долой войну!»

— Еще чего! Мы лучше напишем: «Долой императора!»

Фишер улыбался: стоя выше солдат, он чувствовал явное превосходство. Товарищи его за спиной тоже улыбались.

— Гляньте, смеются над нами! Очки втирают! Офицеры они!

— Эй, граждане, австрияки! Коли вы против императора, так и пишите: «Долой императора! Революция до полной победы! И — война войне!»

Кадет Горак громко засмеялся:

— Вот это придумал!

Вперед вышел Петраш, спокойный и тоже улыбающийся.

— Что вы сказали, то мы и делаем. Долой императора! Отлично. Но где он, контрреволюционный-то император? Война — войне! Хорошо. Вот мы и идем на войну против императорской войны. Революция — это война против всех царей и кайзеров. А потому — революционная война против кайзера до полной победы!.. Как вы делали революцию? С поклонами, в белых перчатках, что ли? Бросали оружие при виде царской полиции?

Кто-то вдруг дерзко крикнул в затылки напряженно слушавших:

— Буржуазный офицерский обман!

— Кто это кричал? — спокойно спросил Петраш. — Подойдите сюда, земляк! Побеседуем. Вот посоветуйте: чем разбить камень? Комком земли, горстью глины? Нет ведь? Твердый камень можно разбить только еще более твердой сталью или еще более твердым камнем, так? Значит, кайзеровскую войну можно подавить только войной, причем еще более беспощадной. Впрочем, — высокомерно усмехнулся Петраш, — может, ты это сумеешь сделать по-другому? Может, стоит тебе крикнуть по-товарищески слово и товарищ кайзер с товарищами немцами отвесит поклон и оставит русскую и чешскую земли, а также земли других славянских народов? И перестанет убивать русских и других славян, жечь русские деревни? Может, по одному твоему мирному слову он вернет все, что отнял… все аннексии и контрибуции. Прошу покорно! Добьетесь этого — сделаем вас царем.

В толпе засмеялись. Часть людей была озадачена, но остальные запротестовали. Петраш решил противостоять этому теми же средствами, которые сегодня уже имели успех. И он крикнул протестующим:

— А вы знаете, что такое немец?

— Немцы — первые социалисты! — не раздумывая, ответили из задних рядов.

Чехи громко засмеялись.

— Попали пальцем в небо!

— Ты прав, земляк, — сказал Петраш. Он один перестал улыбаться. — Немцы — первые в выработке всевозможных ядов для отравления других народов, кроме своего! Этот экспортный товар для России они возят по своей стране очень осторожно — в запломбированных вагонах. Почему же тогда, гражданин, у них у самих нет социализма и революции?