Жорж Бордонов - Копья Иерусалима

— Добрые люди, — говорили они в простоте сердечной, — Господь Бог не хочет смерти грешника. Для того чтобы заслужить Его милость, надо только заботиться о своей жене и о своем винограднике, воспитывать детей в трудолюбии, добывать хлеб свой в поте лица, жить в добрососедстве и добродушии, быть верным товарищем в несчастии, помогать бедному да скончать дни свои в мире и довольстве самим собой. Ведь если ангелы пребывают в веселье, отчего же не радоваться и нам всему тому, что мы имеем?

В этом и заключалась вся их философия. Если их спрашивали:

— Что такое, по-вашему, рай?

— Добрая земля, дающая два урожая винограда в год, без заморозков, с ласковым морем, полным рыбой, с солнечными днями и долгими, безмятежными ночами. Вот и все, друзья! Что может быть лучше? Чего еще желать человеку?

При всем том они были красноречивы, чутки, смекалисты; предприимчивы в делах, хоть и отрицали это; хитры в торговле, хотя вполне вероятно, сами не сознавали этого. Как бы хотел я иметь столь беззаботный характер и провести свои дни в одном из этих беленьких домиков! Но при моем темпераменте я не просидел бы на месте и месяца.

— Разве вы торопитесь? Не остаться ли вам на недельку? Говорят, что скоро прибудут еще паломники, а вас теперь слишком мало, чтобы пускаться в дорогу!.. Доблестные воины, неужели вы не выпьете винца? Вам надо подкрепиться и взять с собой запас…

Они были растроганы, когда прощались с нами. Однако я уверен, что в глубине души они посмеивались над нашей одержимостью: ведь Господу Богу угодна оседлая жизнь человека, среди добрых соседей, в окружении жены и детей, с запасами вина со своих виноградников, в этом зеленеющем крае, в милом свежевыбеленном домике!

Немного не доходя Суйака мы нагнали процессию пилигримов. Они направлялись в Сантьяго-да-Компостелла. Это были уроженцы облачной Гаскони, искусные певцы, охотно подыгрывающие себе на дудках:

Песня их повествовала о юном паломнике, добравшемся до берегов Эбро в Испании и оказавшемся без денег, за что он и был утоплен сборщиками дорожной пошлины. Но святой Иаков воскресил его и доставил живым и здоровым в Компостеллу.

Эти веселые пилигримы попросили проводить их до Тулузы. Когда мы согласились, они изъявили желание идти через Рокамадур, церковь которого во имя Пресвятой Девы гордо возвышается на отвесной скале. Анселену о ней говорил один из его бретонских родственников. Он решил, вопреки нашей воле, отправиться туда, чтобы вознести Господу славу за избавление наше от разбойников. Что можно было возразить на это? Разве не было известно, что смерть с наточенной косой ожидала нас в той долине? Анселен говорил:

— Мы помолимся о душах наших погибших и о здравии раненых, оставленных в Пранзаке.

Однако именно в Рокамадуре случился с ним приступ его болезни, столь внезапный и жестокий, что мы боялись потерять его. Стоя после плотного ужина на молитве вместе с нами, он неожиданно лишился чувств. Мы подхватили его; веки Анселена были опущены, глаза под ними закатились, дыхание не слетало с губ. Жанна схватила его за руку:

— Отец! Любимый! Не покидайте нас… Не сейчас…

Но Анселен, казалось, уже не мог услышать этого восклицания, уловить легкое дыхание дочери у своего виска.

— Мне кажется, он отошел, — проговорил задумчиво один из тамплиеров.

Ко рту Анселена поднесли зеркальце полированной стали.

— Нет, он не умер.

И действительно, лицо старого господина скоро порозовело, насколько мы могли заметить это в дрожащем сиянии свечей. Подошел священник с гостией в руке, Анселен вздрогнул, как бы пробуждаясь от глубокого сна; он протер глаза и привстал. Мы не смогли помешать ему встать на колени и причаститься святым тайнам; Жанна и Рено поддерживали его. Как обычно после приступов он сделался весел и доброречив; он выговорил своей дочери за ее беспокойство по пустякам и просил у нас прощения за то, что смутил наш покой. Тамплиер оставался озабоченным. Он счел нужным мягко заметить ему:

— Брат Анселен, видит Бог мое почтение к вам! Ваша преданность Гробу Господню радует меня как монаха, а ваша отвага в Браконском лесу восхищает как воина. Однако вы меня беспокоите.

— Что я вам, баба, что ли?

— Смелостью вы превосходите юношей в цвете сил, однако…

— Разве Господь Бог запрещает умирать за него?

— Он послал вам это испытание вдобавок к обычным трудностям дороги. Но мне кажется, что вам необходим отдых.

— Разве вы не видели, как я сокрушал бандитов?

— Я видел это, но все же опасаюсь, как бы вас не подкосила усталость, и нам бы не пришлось оставить вас одного в каком-нибудь приюте среди бальных и увечных. Вы отлично понимаете, что мы не сможем дожидаться вашего выздоровления.

— Так я и не задержу вас. Позаботьтесь привязать меня к седлу, и я доеду куда нужно. Известны случаи, когда рыцари предпочитали умереть вот так, среди своих спутников, чем мучиться и страдать на убогом ложе… Даже если бы я сомневался в своих возможностях, я все равно предпочел бы ехать. Вот я и поеду, даже против вашей воли, брат мой! Бог даст мне в великой милости своей увидеть Гроб Сына Своего Господа Иисуса Христа… Вы слышите меня? Я хочу достичь Иерусалима хотя бы мертвым.

Так и вышло! Ибо воля возносит человека над его слабостями, силы небесные сокрушают дьявольские козни и уловки. Лукавый поразил старческую плоть этой смертной истомой, источником греха и отреченья, чтобы тот повернул поводья и возвратился в Молеон в надежде поправиться или же умереть среди своих. Невольно тамплиер подверг Анселена самому подлому и опасному искушению! Но осторожные советы не могли затушить огонь, пылавший в его душе. Поймите правильно! Под влиянием моего появления и рассказа о шестнадцатилетнем короле, ведущем неравную борьбу с неверными, Анселен вырвался из сумерек своей жизни, приближавших смерть, и вновь пережил бури своей юности, вернул то, чем более всего дорожит человек: самоуважение. И поэтому для него было не столь уж важно, что его сердце — маленький комочек внутри еще сильного тела — изношено и разрушается.

Остаток путешествия прошел без каких бы то ни было происшествий и затруднений. Анселен часто упрекал нас за то, что, заботясь о его самочувствии, мы сокращаем время переходов и продлеваем привалы. Он делал вид, что не понимает:

— Вы так боитесь жары? Но что же с вами будет, добрые мои спутники, когда мы очутимся в пустыне? Вы потребуете соломенных шляп? Если вы приучитесь спать в тени после каждой трапезы, сарацины защекотят вас… своими копьями!