Морис Симашко - Маздак

Врач Бурзой уже улыбался, как обычно. Когда опять заговорили о великом дне, он вдруг спросил:

— Что, если бы не нашлось азата, который снес голову Быку–Зармихру?.. Ведь народ, о котором столько говорим, побежал перед слонами. Он один повернул все, этот азат…

— Если… Если!!.. — снова вскипел Абба, считающий для себя необходимым занять место Розбеха в спорах. — И Маздак один, и царь царей один. Но миллион людей пришло в Ктесифон за правдой. И гусары разъехались перед этим азатом: они ведь тоже народ. А сам азат — разве не народ? Никто не знает до сих пор его имени!..

— Да, это так, — согласился Бурзой. — А вот сами мы кто? Кем себя считаем?.. Мы не пашем, не пасем скот, не куем железо, не сучим шелк. А вот ездим теперь в красных куртках, плохо едим, не спим ночами. И нанятые великими люди убивают нас на дорогах. Зачем нам это: самому Маздаку, Розбеху, Аббе, Кабруй–хайяму? Что в нас это? Кто мы?!

— Благодарности хотите? — ядовито спросил Артак.

— Я не о благодарности, — спокойно ответил врач Бурзой. — Всегда были, есть и будут такие люди, и я хочу объяснить место их в мире. Сами они чем считают себя?..

Абба пожал плечами. Много говорили о великих, которые увозят свои гаремы в дальние дасткарты или в горы, скрывают ценности, всячески оттягивают раздачу хлеба. Вокруг города и в самом Ктесифоне опасно стало ездить из–за гуркаганов. Настоящую битву устроили они недавно с азатами–деристденанами.

Артак, Абба и Авраам ушли пораньше. Завтра им предстояло ехать в Хузистан — самую голодную и близкую к Ктесифону сатрапию…

Тот же армянин, смотритель почтового поста, поил лошадей. Авраам задумчиво смотрел на него. Когда–то он натер седлом язву, и старик принес ему травяной мази. Два года прошло с того времени. Неужели это он, Авраам, ехал здесь с израненной прутьями спиной?.. Почему поехал он сейчас в Нисибин, напросившись у эрандиперпата в помощь царскому посланнику для переговоров с ромеями?..

Всю предыдущую зиму занимался он хлебораспределением, побывал в Хузистане, Мидии, в старом Фарсе, где могилы и рельефы великих Кеев. Из гробниц и колонн мертвого города Персеполиса таскали камни для заборов. Запустение ширилось в Эраншахре. Дасткарты не отбирались у великих, но рабы разбегались от них, шли в гуркаганы. Оливы и виноградники стояли неухоженные.

Накануне в дехе Исфандиара выделял он пшеницу и женщин из дасткарта голубого Фаршедварда, младшего брата убитого Быка–Зармихра. Десять тысяч олив были срублены там под корень: лучше бы распределили их между собой. Люди — вастриошан, несмотря на указ царя царей, все равно смотрели на это как на чужое. В крови это у арийцев — послушание и запрет на принадлежащее другим добро…

Легче всего оказалось с женщинами. Кроме двух, все дали согласие, которого требовал Маздак при определении их в дехканские роды и роды вастриошан. Наверно, очень плохой человек был голубой Фаршедвард. Сам он, боясь соседей — азатов, сбежал после смерти брата на Север. Где–то там у него было еще одно владение с женами. Из его дасткарта отдали в селения восемьдесят одну женщину…

Авраам сам занимался этим. Ему помогали лишь младший диперан из округа — рустака, старый мобед и кедхода — староста селения. Одна из несогласных идти в другую семью женщин приходилась младшей сестрой Фаршедварду — своему мужу. Она захотела остаться в своем роде, и кедхода обещал отвезти ее в дасткарт одного из мелких Каренов неподалеку. Другую женщину Аврааму с азатами пришлось везти в Ктесифон. Согдийка была она и пожелала вернуться домой. Но по дороге мул ее все прижимался к коню красивого сотника–азата, и после ночевки у кузни этот сотник отправил ее к себе домой, куда–то в Гилян…

Грудь и лицо маленькой согдийки видел Авраам у кузни. И слышал ночью, как грубо возился с нею сотник. Она вскрикивала и смеялась, как когда–то Пула за дверью. После этого и потянуло его в Нисибин…

Все уменьшилось в Нисибине: улицы, площади, дома. Даже водовоз Хильдемунд сделался ниже, и бочка его осела. Все так же шили верблюжьи седла не имеющие достатка студенты, по заросшему крапивой двору бегал и ругался мар Бобовай. На старом месте стоял столб с правилами академии, те же козлы под ними и пустые скамейки были вокруг, но и это не взволновало…

Больше всего обрадовался его приезду Хильдемунд. Старый вандал ходил вокруг него, украдкой вытирая глаза. И Авраам почувствовал при виде старика, как веки его влажнеют. Что это было между ними: может быть, те слова, которые повторил когда–то Авраам на чудном северном языке…

Мар Бар–Саума был плох. Он лежал в затемненной комнате на высокой деревянной кровати, и волнистая белая борода покрывала всю ее, ниспадая к полу. Епископ взял руку Авраама, подержал и отпустил…

Авраам ходил по Нисибину, переходил с царской стороны на торговую, подолгу останавливался на углах, в тени деревьев. И вдруг понял, зачем приехал. Она шла с оплетенным соломой кувшином под рукой, и крепкие маленькие плечи ее двигались в обратную шагу сторону…

Рабыня Пула остановилась, улыбнулась ему, отставила кувшин. И спокойно стояла, как будто знала все и ждала его приезда. Словно бы ниже ростом сделалась она, но хитон еще туже был натянут у нее на груди. И плечами слегка поводила она, даже когда стояла…

— Ну… как ты живешь, Пула? — спросил он у нее.

Она приподняла локоть к густым каштановым волосам, с насмешливым недоумением посмотрела ему прямо в глаза. И он быстро, сбиваясь, попросил ее прийти к крепости, когда будет садиться солнце.

Она кивнула, выслушав, и еще раз улыбнулась ему…

В крепости она подошла, спокойно оперлась на его руку и повела по тропинке. Солнце еще висело в небе, но было уже не жарко. Он по дороге попытался обнять ее за плечи, но она освободилась, потому что неудобно было идти так вдвоем по чуть видной тропинке среди кустов. В сторону потом прошли они еще немного…

На небольшой полянке, когда к кустам вокруг прибавились высокие папоротники, она остановилась, потянулась слегка и удобно села на траву. Он сел рядом и сразу обнял, стал трогать руками ее грудь, плечи, шею, прижиматься к ним лицом. Руки его мелко дрожали. Она разрешала все, освобождая только лицо. Потом положила прохладные ладони ему на щеки; медленно, закрыв глаза, приблизила губы… Руки у него вдруг перестали дрожать. Они сразу почувствовали ее колени и выше…

— Подожди…

Она встала, распоясала хитон, сняла его через голову, аккуратно постелила и легла на спину. Он упал на колени, повалился на нее, и сквозь поиски пробилось удивление: какие у женщин тяжелые и твердые ноги… Она помогла ему…

Потом он не знал, что ему делать. Она говорила о чем–то, как будто ничего не было, смеялась. Когда ушло солнце, она сказала, чтобы он разделся, потому что испачкает травой одежду. Он разделся, стараясь, чтобы она не видела, лег к ней. Тогда Пула повернулась и обняла его…