Морис Симашко - Маздак

В третий раз после великой ночи пришли они, и словно кровь проступила сквозь черные каменные плиты. Пятерками, по сто в ряд, стояли «верящие в правду», бесконечно отражаясь в серебряной стене. Близкие друг другу люди это были — отцы с сыновьями, братья, родственники по праву ночи в доме единоверца. И дети стояли среди них, не достигавшие до плеча зрелым мужчинам…

Подъезжая к площади, Авраам смотрел по сторонам и вдруг увидел гончара. Те же трое братьев и двенадцатилетний внук были с ним.

— Мы пришли к Маздаку спросить, что нам делать дальше…

Это сказал гончар, и в знак безмолвного согласия наклонились головы у всех четверых. Одинаковые были они — ссутуленные, с длинными руками, приспособленными мять чистую глину. И мальчик был такой же, только без отвисающих к плечам усов.

Когда Авраам оглянулся от дворца, то снова увидел гончара среди тысяч людей…

Давно убрали желтый шелк, отделяющий нишу для диперанов. Не приходилось теперь сдвигать его всякий раз, чтобы увидеть говорившего. И внизу все было не так…

Не гремели трубы, и не призывались сословия. Пустой трон стоял где–то за тяжелой бордовой завесой, а царь царей и бог Кавад сидел со всеми на высокой подушке, и каждому было открыто его лицо. Звериные лампады больше не зажигались — горели простые трехъярусные светильники. Они источали ровное пламя, и не было от него дымного багрового отсвета.

Все здесь теперь было обычным: большой ковер на полу, колонны с рельефами, человеческие лица. Только круглая черная яма по–прежнему холодно зияла посреди зала. Прямо напротив нее сидел царь царей…

Вчера лицом к лицу увидел его Авраам. Как когда–то, вошел вдруг в книгохранилище Светлолицый. Сделав разрешительный знак, он остановился в шаге от Авраама и вдруг коснулся его плеча:

— Ты пишешь мою хронику?

Авраам хотел склониться. Светлолицый еще раз досадливо поднял руку и стремительно прошел к окну. Он долго смотрел куда–то поверх стены дасткарта, а Авраам не знал, что ему делать. Эрандиперпат, наверно, рассказал царю царей о «Книге Владык», но не об этом спрашивал сейчас Светлолицый. Помнит ли он то первое утро, когда учил Авраама старой арийской игре «Смерть царя»?..

— Мы в один день родились с тобой, христианин…

Авраам сначала не понял. Тень Светлолицего падала к самым его ногам. В узком окне виднелся лишь край широкой брови и повторяющий ее угол подбородка. Действительно сказал это царь царей или послышалось ему?..

Уже во дворе вспомнил он арийское поверье о ровесниках. У каждого человека есть двойник, родившийся в один день с ним. Они связаны навечно… Да, он, Авраам — сын Вахромея, родился в День Царя…

Светлолицый быстро поворачивал голову к каждому говорившему. В глазах его открыто вспыхивали огоньки одобрения или осуждения. Бледной тенью сидел за ним царевич Замасп, брат его по отцу Перозу. Во всем повторял он Кавада — резко изогнутые брови, хищность носа, твердая линия губ. Лишь подбородок вдруг терялся, заостряясь и пропадая где–то внизу. И еще глаза никак не могли остановиться на лицах людей и беспокойно метались по потолку…

Немного великих осталось в Царском Совете — половина подушек пустовала. Мобедан мобед сидел поникший, затаив маленькую голову в одеждах. Не было вазирга Шапура из Михранов, который умирал от болезни крови. Ни один из восьми больших Каренов не остался в Ктесифоне после смерти родового главы — Быка–Зармихра. В горной Мидии на путях к Турану засели они, не допуская в свои дасткарты царских диперанов. Так же сделали многие другие из великих…

Зато появилось здесь несколько новых из приверженцев правды Маздака, и среди них неистовый датвар Розбех — вождь деристденанов. Сразу за Маздаком сидел он в ряду. Оставшиеся великие настороженно посматривали на него…

Только старики в белых одеждах из сословия вастриошан были все те же. Они неподвижно сидели на своих желтых подушках, и громадный кузнец в прожженном кожаном переднике стоял за ними.

И на прежнем месте, пятым в ряду мобедов, сидел великий маг Маздак. Огромный лоб его высился над всеми, и все подушки были повернуты к нему. Царь царей и бог — Светлолицый Кавад смотрел на него, ожидая решения…

Розбех кивнул в сторону царя царей, коснулся рукой глаз и быстро повернулся к Маздаку:

— Три года прошло с великой ночи… Не отворились до сих пор ворота дасткартов в Мидии, Атурпаткане, Гиляне, Хорасане. За их каменными стенами спрятано счастье Эраншахра. И разве все свои сокровища и женщин отдали сидящие здесь великие?!

Маздак молчал. Что–то новое, не свойственное ему, увидел Авраам в очертаниях тяжелой головы.

— Чего ты хочешь, датвар? — спросил Светлолицый.

— Они пришли к нам за правдой… — Розбех, задыхаясь, простер руку куда–то ввысь. — Нужно дать им право на убийство!

Мобедан мобед совсем вдруг исчез в своей хламиде. Великие пошатнулись и замерли. Тяжелый гуд послышался в наступившей тишине, словно огонь горел где–то в глубине земли. Это было, как если бы заткнуть пальцами уши. «Верящие в правду» ждали на площади, и плоские точильные бруски висели на их поясах…

— Мы не пустим краснорубашечников в дехи!..

Дипераны вытянули шеи, стремясь увидеть заговорившего вдруг старика от людей–вастриошан. Из Атурпаткана был он. Деристденаны накануне поехали туда, чтобы раздать пшеницу одного из Каренов, но сами люди–вастриошан не позволили им этого сделать…

Они сидели тихо, земледельцы в белых одеждах. И тогда заговорил старый азат со шрамом через все лицо из сословия артештаран:

— Твои люди, великий датвар Розбех, захотели коснуться нашего Огня в Шизе. Почему они лишают людей свободы совести?.. Они убили невинного человека лишь за то, что он обладает богатством. Среди твоих людей видели нечистых, осквернивших себя воровством. Зачем приобщаешь ты к нашему делу неугодных Мазде?..

Датвар Розбех снова выбросил белую руку из–под фиолетового судейского плаща. Его сухощавое лицо было неподвижно. Только светлые холодные губы чуть двигались и неумолимы были глаза.

— Вы темны и не знаете собственной пользы, арийские дехканы и люди–вастриошан. Огнем ослепили вас мобеды. Но нужнее огня вам хлеб и женщина. Почему же противитесь вы?!

Страдание слышалось в голосе неподкупного датвара. Весь Эраншахр знал и любил его, ненавистника великих, первого сподвижника Маздака. Все молчали. Но вновь прокатился подземный гул, и страшно, неистово закричал Розбех:

— Нет, не правдой и молитвами опрокинут будет Ахриман в душах великих! Смерть им, и пусть рухнут все стены на земле!..

Качнулась голова Маздака, и Аврааму вдруг показалось, что трудно ее стало держать великому магу. Печальная складка обозначилась на лице его, у самых губ. Не было ее раньше…