Ольга Гурьян - Один Рё и два Бу

Постепенно это мерное движение привело его в сознание. Он понял, что идет по улице, но не мог сообразить, зачем и куда. Обрывки бессмысленных слов носились в голове, мелькали туда и сюда, как юркие ящерицы, которых не поймаешь за хвост, потому что только схватишь его — и он обломится.

«Я очень устал, — с усилием думал он. — Отчего я устал? — И, сразу ослабев, прислонился к стене дома. — Что я сделал, что так невыносимо устал?» Вдруг в хаосе мыслей появилась блестящая точка Она росла, вытянулась, поднялась в воздух, превратилась в кинжал и вонзилась в толстый затылок Дандзюро. Мгновенно Корэдзуми вспомнил все, и им овладел ужас. Он оглянулся, но никто не смотрел на него.

Какая-то танцовщица входила в поставленные на землю носилки. Из-под подола пяти разноцветных халатов мелькнула ее босая нога с круглой пяточкой. Девочка в тоненьком платье купила один каштан у продавца на углу. Каштан был раскаленный, она подкидывала его на ладонях и дула на него. Прошел торговец цветами, неся за спиной высокую корзинку, тесно уставленную ветками хризантем в простых бамбуковых вазах. Прошла дама, держа на руках собачку. Собачка положила ей голову на плечо и высунула розовый язычок. У порога дома сидел бочар и, мерно ударяя деревянным молотком, чинил рассохшуюся кадку. Спустив с плеча короткую куртку, выставив напоказ татуированную грудь, прошел пожарный. Никто даже взгляда не бросил на Корэдзуми.

«Еще никто ничего не знает, — подумал он. — Еще есть время что-то сделать, где-то спрятаться. Здесь, в переулочке, должен быть дом Хироси».

Но, когда он представил себе, как они, если они еще живы, встретят его, он громко рассмеялся. Девушка, несшая на голове корзину с мокрым бельем, испуганно оглянулась на звук этого смеха и поспешно перешла на другую сторону.

«Куда же мне идти?» — думал Корэдзуми. Но всем, кто был близок ему, кто приютил его и заботился о нем, — всем он отплатил в свое время, и расчеты были покончены, и счет закрыт.

Одно за другим всплывали в памяти лица. О-Кику, мертвенно-бледная, лежащая на полу разграбленной комнаты. Рокубэй со свернутой набок шеей, И тощий, облезлый пес, подбирающийся к его телу. Привратник в доме Исао. Нищенка в придорожной гостинице, иссохшей ладонью утирающая голодную слюну. И какие-то безымянные в темных улицах… Да неужели на всем свете нет никого, кому он не причинил бы зла?!

Внезапно, оттесняя все другие образы, проплыло по воздуху худое лицо в ореоле всклокоченных волос и большая, как мутный жемчуг, слеза выкатилась из-под опущенных век. «Мать!»

Жива ли она? О боги, пусть она будет жива! Она добрая и не ведет счет проступкам и возмездию. Как-то под Новый год они долго ходили с ней по праздничным лавкам, и она купила ему пеструю бумажную игрушку.

Она такая добрая. Как он мог столько лет не видеться с ней, даже не вспомнить ни разу? Пусть она будет жива! Всю свою жизнь он будет служить ей, как верный сын.

Один рё два бу — с этого началось. И сколько раз он мог их отдать, и не отдал. Если он отдаст их сейчас, все простится. Все, что было. А может быть, этого не было? Может быть, нечистая совесть вызвала в его воображении странный ряд преступлений и все это только сон? Он отдаст ей деньги и очнется в тесном чулане, и мать нагнулась над ним, и прядь ее волос щекочет его детскую щеку, и ему всего девять лет. Надо скорей отдать долг.

Он вынул кошелек и, опустив в него два пальца, начал перебирать монеты, но все сбивался со счета Тогда он присел на корточки, высыпал деньги из кошелька на землю и стал считать. Оказалось ровно один рё два бу. Он пересчитал снова, и снова число сошлось, ни больше, ни меньше. И, приняв это за счастливое предзнаменование, он сгреб деньги обратно в кошелек и быстро пошел по направлению к чайной.

Он вошел туда, и служанка почтительно встретила его у порога, опустившись на колени и упершись ладонями в пол. Она спросила, что ему будет угодно, а сама исподлобья оглядела с ног до головы. Невысокий стройный молодой человек, одетый скромно, но по моде в узорный халат, заправленный в широкие складчатые брюки. Немного бледный, но спокойный и самоуверенный. В протянутой руке держит кошелек. Лицо нежное, как у девушки. Служанка улыбнулась ему и повторила свой вопрос.

Он сел на подушку и спросил:

— У вас здесь есть судомойка?

— Конечно, есть, — ответила она недоумевая.

— Я хочу сказать, немолодая судомойка, — объяснил он. — У нее когда-то был мальчик, сын, мальчишка на побегушках. Он потом исчез.

— Я знаю, про кого вы говорите, — ответила она. — Такая была у нас, но уже несколько лет, как умерла.

Молодой человек смотрел на нее безумными, неподвижными глазами. Его челюсть отвалилась, и рот был широко открыт, но ни одного слова оттуда не вылетало. Девушка испугалась и на четвереньках начала отступать к дверям. Он встал угловато, как деревянный, и заговорил голосом, пустым и лишенным выражения:

— Меня просили вернуть ей долг. Один рё два бу. Старый долг.

Он высыпал деньги на стол и опять пересчитал их.

— Один рё два бу. Раз нельзя их вернуть ей, попрошу вас потратить эти деньги, принеся жертву на ее могиле. Сейчас я заплачу вам за труды.

Он начал рыться за пазухой и в поясе, вывернул рукава и даже пощупал подол халата, веером выступающий вокруг щиколоток из-под брюк. Но ни одной монетки больше не мог найти. Тогда он махнул рукой и проговорил удивленно и медленно:

— Больше у меня ничего нет. Не забудьте, отдайте ей эти деньги.

С этими словами он вышел, а служанка пожала плечами, встала с колен и, оглянувшись во все стороны, смахнула деньги со стола в свой рукав.

Время остановилось для Корэдзуми. Серые сумерки обволакивали его, и не было ни дня ни ночи. Тело дышало, ноги двигались, но мысль умерла.

Уже скоро узнали его во всем квартале, и, глядя на истощенное тело, на лишенное выражения лицо, кумушки вздыхали и говорили сочувственно:

— Такой молодой, а волосы белые. Наверное, великое горе лишило его рассудка! — и останавливали мальчишек, которые гурьбой бежали за ним, дразня его, кидаясь камешками и крича: «Безумный! Безумный!»

То одна, то другая добрая женщина, шепча молитву, кормила его объедками, иначе, наверное, он умер бы от голода. Он не благодарил, ел равнодушно, не разбирая пищи.

Но иногда внезапно, на мгновенье сознание возвращалось к нему, будто молния прорезала густые тучи. Один раз он с удивлением увидел, что сидит в придорожной канаве, прислонясь к забору.

Он посмотрел на свои руки, худые и грязные. Повертел пальцами, разглядывая их, недоумевая, чьи же они, пытаясь вспомнить, что же произошло.