Ольга Гурьян - Обида маленькой Э

— Слушаем и исполняем, — ответили стражники.

Писец ушел, три стражника прошли дальше, а четвертый подошел к Цзинь Фу и нагнулся к нему.

Цзинь Фу мгновенно согнул ногу и изо всей силы ударил стражника в живот. Тот и ахнуть не успел, упал и выронил фонарь, который тут же погас.

«Если даже удастся мне теперь убежать, — подумал Цзинь Фу, — моя белая атласная одежда светится в темноте, словно яшмовая луна. Всякий меня издали увидит. Хорошо бы сменить одежду».

Недолго думая он сбросил свою куртку и натянул на плечи темную куртку, которую снял с лежащего без сознания стражника. Только успел он застегнуть петли, как увидел, что остальные трое уже возвращаются, и у каждого из них на спине труп казненного.

— Эй, Лю, ленивый осел, что ты там возишься? — закричали стражники.

— Да вот, фонарь погас, — ответил измененным голосом Цзинь Фу. — Идите, я нагоню вас.

«Вот и способ выбраться за ворота тюрьмы», — подумал он. Вдруг Лю-стражник от свежего ночного воздуха вздохнул и шевельнулся. Цзинь Фу живо стукнул его кулаком в переносицу, и Лю опять замер. Цзинь Фу натянул на него свою белую куртку, взвалил его на спину и поспешил нагнать остальных. У выхода привратник осветил их фонарем, но Цзинь Фу спрятал лицо за своей ношей. Привратник вынул засовы, и все четверо вышли из тюрьмы.

Город уже спал. Они прошли по неосвещенным улицам и, кряхтя под тяжестью мертвых тел, взобрались на городскую стену. Здесь они положили наземь свою ношу и присели отдохнуть.

— Братцы, — сказал Цзинь Фу, подражая хриплому голосу Лю-стражника. — Окажите мне услугу, а я нас завтра за то всех угощу. Хватим по пяти-шести чарок на брата.

— Что за услуга? — спросил один из стражников.

— Здесь неподалеку живет моя знакомая. Я бы забежал к ней, пока вы будете бросать тела в ров. Эта женщина любит меня, как родная сестра. В их доме вчера зарезали свинью, и, думаю, она мне подарит несколько ребрышек, и у нас будет закуска к вину.

— Иди, это хорошее дело, — сказали стражники. — Мы тут твоего тоже выкинем. Что три, что четыре — не все ли равно. За руки, за ноги раскачаем и — ух! — через парапет. Можешь не возвращаться на стену. Мы тебя подождем внизу лестницы. Если ты подольше побудешь у своей знакомой, она, может быть, расщедрится и к ребрышкам прибавит еще лопатку.

— Спасибо вам, братцы, — сказал Цзинь Фу и небрежной походкой спустился вниз со стены.

Едва очутился он один, как почувствовал, что силы его покидают. При каждом шаге он испытывал невыносимую боль и сам удивлялся, как только что сумел пройти такое большое расстояние, да еще с тяжелым стражником на спине. Каждая косточка в его теле ныла, скрипела и дергалась. В глазах мелькали искры — зеленые и красные, будто новогодний фейерверк. Что ни шаг, приходилось останавливаться и, крепко сжимая кулаки, напрягаться, чтобы снова ступить.

«Так я далеко не уйду, — подумал он. — Надо мне искать убежище, где я смогу отлежаться. Но прежде всего следует мне избавиться от куртки стражника. Ведь на ней герб тюремного управления. Кто меня в ней найдет, уж не ошибется, будет знать, куда меня тащить…»

Трое стражников сидели на стене, рассуждая о том, как вкусно они завтра выпьют и закусят. Потом один из них сказал:

— А ведь эта актерская куртка расшита серебром. К чему она бездыханному телу? Мы могли бы продать ее старьевщику и разделить деньги на троих. Ведь Лю не узнает, что мы взяли ее.

Остальные с ним согласились, но когда они взялись за куртку, то с изумлением обнаружили, что надета она не на актере, а на их же товарище. В один голос они воскликнули:

— Как теперь быть?

— Я придумал, — сказал наконец старший стражник. — Куртку мы спрячем, а потом скажем, что бросили мертвого актера в ров. Когда Лю придет в себя и удивится, отчего он голый, мы скажем ему, что он сам пропил свою одежду. Чтобы он нам ни говорил, на все будет у нас один ответ: ты был так пьян, что ничего не помнишь, и все тебе только померещилось.

Все согласились, что это хорошо придумано…

Цзинь Фу брел по темным улицам города. Бесконечно и бессмысленно сплетались улицы, переулки и тупики, и не было из них выхода и не могло быть, потому что ворота города запирались на ночь.

«Если я не умру от последствий побоев, — думал Цзинь Фу, — то уж эту ночную дорогу ни за что не переживу. Как горит все тело! Можно подумать, что я охвачен пламенем. Быть может, сам того не заметив, я уже умер и теперь переживаю адские муки?»

Тут увидел он прилепившийся к стене богатого дома шалаш, сооруженный из трех циновок. Уже теряя сознание, он ступил в темное отверстие и упал без чувств. Дрожащий голос запищал:

— Небеса обрушились.

Кремень застучал об огниво, посыпались искры, вспыхнул трут.

При слабом свете глиняной лампочки нищие старик и старуха увидели упавшее на них обнаженное, окровавленное тело.

— Согрей воды, — сказал старик. — Я обмою его. Он еще дышит, и наш долг оказывать помощь ближнему.

— Но, если он еще жив, — ответила старуха, — он, очнувшись, тотчас попросит есть. Эти молодые всегда голодны, и им ничего не стоит очистить две-три миски с кашей. А у нас ничего нет.

Все же она поднялась и, кряхтя и ежась от ночного холода, принялась разжигать огонь в очаге — неглубокой ямке, вырытой в земляном полу шалаша.

Сквозь сон Гуань Хань-цпи услышал нетерпеливый, настойчивый стук.

«Зовут на помощь, — подумал он. — С кем-то несчасте». Он открыл глаза и прислушался. Все было тихо. Едва начинало светать. В сером сумраке черным пятном намечалась книжная полка и трапеция письменного стола.

«Приснилось», — подумал он, повернулся, натянул одеяло на голову.

В ту же минуту снова раздался стук. Кто-то стучал в переплет окна прерывисто и требовательно.

Спотыкаясь спросонья, Гуань Хань-цин подошел к окну и распахнул его. Ворвался морозный ветер и будто кулаком ударил в лицо. Никого за окном не было. Только деревья под резкими взрывами ветра бились ветвями в окно и стену.

Не закрывая окна, Гуань Хань-цин вернулся в постель, но спать уже не мог — порывом ветра смело паутину сна. Вдыхая свежий холодный воздух, Гуань Хань-цин лежал, закрыв глаза, вспоминая.

Так ветер дул в великом городе Яньцзине, который монголы зовут Ханбалык. Навеки любимый, прекрасный город Яньцзин. Зима в Яньцзине, и ясный морозный день. Сверкают под солнцем запорошенные снегом яркие крыши. Пруды и каналы покрылись корочкой льда, прозрачного, как белый нефрит. Подвязав деревянные коньки, Гуань Хань-цин бежит по каналу. Согнутая в колене нога высоко подтянута к животу и вдруг выпрямляется и отталкивается ото льда. Ветер свистит. Навстречу бегут ивы. Их висящие книзу ветви в мохнатом инее. Низко стелется голубой дым над домами. На затопленном рисовом поле ребятишки тоже бегают на коньках. В прозрачном воздухе западные холмы, то серые, то сиреневые.