Юзеф Крашевский - Сфинкс

— Я не устал, по крайней мере, не чувствую усталости. Скажи мне, мама, как ты жила? Имеешь ли средства к жизни? Есть ли кто, чтобы о тебе позаботиться? Может быть, тебе чего-нибудь не хватает?

— О, разве мне так много надо! — ответила. — Уюта, уголка, да ложку еды и кусок хлеба. Когда со мной мое единственное, последнее дитя, чего же мне желать больше? Не будем говорить об этом. Но ты опять пойдешь…

— Если уйду, то с тем, чтобы вернуться и взять тебя с собой, дорогая мамочка!

— Правда? Правда? А доживу ли я до такого счастья?

— Бог милостив, Бог добр.

— О! Он добрый, — ответила мать, смахивая слезы. — Он дал мне сегодняшнее счастье. Почему ж, однако, он не оставил мне хотя бы одну из моих девочек? Обе ушли, обе! Если б ты знал, как эти ангелы умирали! Бедные девочки, может быть, это и лучше для них. Жизнь так тяжка для бедных!

Старая Маргарита, хлопоча у печки, стала ворчать на свою барыню за ее постоянные слезы.

— Вот, радовались бы вы сыном, — добавила, — а тех, что Бог взял, не надо жалеть.

— Правда, правда, — ответила вдова. — Но расскажи мне, Ян, о себе… — добавила, поцеловав его в голову.

Ян должен был передать ей обо всем. Он умолчал лишь об окошке и Ягусе из врожденного стыда, объяснив причудами Мариетты то, что было завистью и гневом обманувшейся в ожиданиях женщины.

Мать не могла на него нарадоваться.

— Посмотри, Маргарита! — восклицала. — Как он красив! Видала ли ты когда-нибудь такого красавца? О, вернулся, мой Ян, вернулся!

Так прошел весь день и часть ночи.

На утро мать пошла с сыном в костел Капуцинов, приодевшись и настроившись ради торжественного случая возможно веселее.

По дороге строили планы на будущее. Ян хотел вернуться в Вильно или идти в Варшаву, пробовать работать самостоятельно, а если бы можно было, прожить вдвоем, то взять к себе мать, не жить больше отдельно. Но как в Вильно, так и в Варшаву попасть без денег, без чужой помощи было трудно. Вдова не могла оказать большой помощи, так как во время болезни детей и потом на их скромные похороны принуждена была продать все почти лучшее вплоть до лошадей и овец. Правда, она могла выгодно продать свой участок, но куда бы в таком случае она делась? Ян утешался, что, пожалуй, заработает денег на дорогу, а в крайнем случае, с небольшими деньгами медленно, пешком дойдет до города. Мать ломала голову, где раздобыть денег? А так как была женщина набожная и больше полагалась на святых угодников, чем на людей, то сейчас же начала молиться св. Николаю и любимому патрону местности, св. Антонию.

Ян решил искать заработка. Он вздохнул при мысли, как будет тяжел такой труд! Но нужда — это железная сила; всякий ей покоряется. Надо было в глубине души запрятать мысль и вдохновенье художника.

Мать перекрестила его на дорогу и уселась на скамье под окном, провожая его взглядом. Ян направился в монастырь.

Старик настоятель, с которым мы познакомились в эпоху Ругпиутиса, давно уже скончался; завелись другие порядки. Новый настоятель в заботах о своем костеле, давно уже запущенном, подновлял его, очищал и золотил заново; это был как раз подходящий момент для Яна. Узнав об этом, он пошел в келью настоятеля и с поклоном поцеловал его в руку.

— Батюшка, — сказал, — я художник, несколько лет учился в Вильно у Ширки и Батрани. Может быть, вы мне дадите реставрировать картины, золотить рамы и обновить краски на потолке. Денег у меня нет, а мать бедная, больная, и будущее наше надо основать лишь на мужестве и собственном труде. Мне нужны хлеб и помощь.

Настоятель, для которого Ян словно с неба свалился, стал его расспрашивать, а так как он был знатоком и человеком очень способным и ученым, то сразу узнал, что в юноше говорил талант, энтузиазм и искренность.

— Дитя мое, — ответил, расспросив подробно, — я бы принял твое предложение, но что могут дать капуцины? Раньше пожертвования были столь же велики, как сердца; сегодня недостаток угнетает и нас. Он для нас не важен, так как мы дали обет бедности, это наше призвание, и мы, добровольно перенося его, должны подать пример невольным беднякам, как переносить недостаток набожно, покорно, в подчинении и веселии духа. Вознаградить тебя как следовало бы за твою работу было бы мне теперь трудно…

— Батюшка, — сказал, тронутый, Ян, — я бы сделал то, что бы ты мне поручил, даром, за кусок хлеба, из набожности, но мать и будущее!

— Сколько же тебе бы нужно? — спросил капуцин, задумавшись.

— Я неопытен, батюшка, — ответил Ян, — не знаю. У матери нет средств, мне надо попасть опять в Вильно или Варшаву и постараться быть самостоятельным художником, чтобы обеспечить ей мирную старость.

Настоятель покачал головой.

— Послушай, — сказал, — пойдем в костел, посмотрим сначала работу, потом, может быть, найдем благочестивого человека, который захочет за нее уплатить.

Брат-ризничий отпер молчаливый костел, и они пошли от алтаря к алтарю; Ян указывал, что можно и надо сделать, особенно с фресками Данкертса, покрытыми пылью и копотью. Для этой работы нужен был большой помост и долгое время.

— Приди, сын мой, — в воскресенье вечером. С утра я жду к обедне и обеду несколько лиц из соседей, поговорю с ними, может быть, кто, ради хвалы Господней, согласится взять на себя расходы.

Ян ушел. Вечером монастырский слуга привез записку от настоятеля, а с ней немного крупы и припасов для вдовы. В записке добрый ксендз набросал: "Делимся пожертвованиями, бедняк с бедняком, не надо благодарить".

Между тем Ян, хотя комната была неудобна и освещения подходящего не было, уселся писать картину для настоятеля, из благодарности, а отчасти и потому, чтобы показать свое умение. Он чувствовал, что незнакомый человек вправе сомневаться в его познаниях, может колебаться, доверить ли ему работу. Св. Антоний в пустыне, которого он быстро набросал, вышел очень удачно, хотя пришлось его набросать на полотно сразу, до воскресенья, и дать еще высохнуть на летнем солнце.

Мать полдня простояла около сына, следя за каждым движением его руки. Сердце матери сумело оценить и понять сына. Она радовалась его работе и в восторге складывала молитвенно руки. Ее восхищали выражение лица святого, голубой свет, окружавший его виски, Божье Дитя, которое он носил на руках.

— Господи Боже, это живет! Живет! — восклицала она. И гордая, счастливая целовала его в голову.

Пришло воскресенье. Ян отправился в костел, но так как это был день торжественного богослужения и было много народа, то он не пошел прямо к настоятелю, а ходил по окрестностям и дожидался вечера. Только после вечерни он постучался в келью, где слышались голоса сидевших за столом гостей. Ян вошел, настоятель поторопился к нему навстречу.

— Все обстоит благополучно, слава Богу, — сказал он ему сейчас же. — Пан ловчий жертвует триста злотых на реставрирование потолка и картин. Деньги у меня, считай их своими. Помост обещал выстроить за свой счет.