Николай Дмитриев - Казна императора

— Вперед и тихо…

Подгоняемое сильными толчками, бревно с шуршанием ткнулось в береговую гальку, и пока течение заносило второй конец, Яницкий и Чеботарев, подхватив свои прорезиненные мешки, осторожно выползли на крохотный, слегка ослаблявший бег воды мыс.

Где-то там, за сопкой, слышалась все разрастающаяся перестрелка, а здесь все так же шумела Пачихеза, проплывал бурелом, да кричали теперь уже настоящие фазаны. Сопка вплотную подступала к приютившему их мысу, и, выждав, распластавшись на гальке минуту или две, Чеботарев, а за ним и Яницкий, цепляясь за голые сучья, полезли по скользкой траве вверх по склону.

На вершине полковник огляделся, прислушался и, ориентируясь по каким-то своим приметам, побежал, сверкая голыми пятками, то ли по пробитой человеком тропе, то ли по удачно подвернувшемуся звериному ходу. Пробежав так не меньше версты, Чеботарев плюхнулся на землю, бросив свой мешок рядом, и запаленно выдохнул:

— Все!… Давай одеваться…

Шурка огляделся. Место, выбранное полковником среди зарослей лещины, выглядело укромным. Сюда не долетали даже отголоски стрельбы, и, если не считать птичьего гомона да лесных шорохов, было тихо. Поручик, не чинясь, уселся рядом и распустил узел мешка. К Шуркиной радости, все, что он запихнул в середину, осталось сухим, но конечно же было измято до чрезвычайности. Впрочем, сейчас Яницкому было не до таких тонкостей, и он поспешил одеться.

В последнюю очередь натянув сапоги и сунув под пиджак наган, Шурка заглянул в мешок. Там еще оставалась смена белья, сухари, крупа и три жестянки американских «Бифов» [19] «Биф» — говядина, мясные консервы. с яркими этикетками, явно залежавшиеся на каком-то армейском складе. Шурка вздохнул, одел лямки мешка на плечи и, поднявшись, посмотрел на Чеботарева. Полковник тоже уже успел одеться, и теперь они оба сильно смахивали на двух слегка подгулявших мастеровых.

Еще раз скептически оглядев полковника, поручик усмехнулся:

— Ну и как вас прикажете теперь называть?

— Для тебя я теперь просто Федорыч, — Чеботарев деловито подогнал лямки своего мешка и весело фыркнул: — Ты понял, Шурка?

Полковник впервые обратился к поручику так запросто, отчего у Яницкого чуть было не отвисла челюсть, но он тут же сориентировался и в тон ему рявкнул:

— Так точно, Федорыч!

— Тогда за мной!

Полковник одним махом закинул мешок за спину и, согнувшись, начал продираться через кусты, буравя головой орешник. Судя по всему, он еще опасался погони, и Шурка, не рассуждая, полез следом. Впрочем, лещина скоро кончилась, идти стало легче, и поручик, с интересом поглядывая по сторонам, молча шел за полковником, стараясь ступать след в след.

Шурка и сам неплохо ориентировался в лесу, но Чеботарев, кажется, вообще обладал звериным чутьем. Он не только безошибочно держал направление, но, как позже догадался Яницкий, вел его, сообразуясь со старыми затесями, а значит, шли они вовсе не наобум Лазаря, а торной тропой звероловов или золотоискателей…

Так, перекидываясь время от времени ничего не значащими фразами, Шурка прошагал вслед за полковником, превратившимся в одночасье в простого Федорыча, довольно долго. Часов у Яницкого не было, ориентировался он на глазок, да и утреннее возбуждение давало о себе знать, так что, когда ноги стали постепенно тяжелеть, а глаза против воли подыскивать местечко для отдыха, солнце перешло далеко за полдень.

Всякий разговор постепенно прекратился, и Шурка только зло шагал за, казалось бы, двужильным Чеботаревым, который, то прямиком вел его через редколесье, то зачем-то сворачивал в сторону, приглядываясь к тому или иному месту. Зачем он так делает, Шурка не спрашивал, он давно понял, что от отряда они оторвались окончательно и чем дальше уйдут от места перехода, тем для них будет безопаснее…

День уже явно начинал клониться к вечеру, когда Чеботарев вывел Шурку на поляну, с одного края которой шумел довольно бурный поток. Полковник наконец-то остановился, и Шурка, выйдя у него из-за спины, удивленно присвистнул. Совсем рядом, на берегу ручья стояло как бы жавшееся под деревьями строение.

Небрежно сложенная из колод фанза имела крытую кедровой корой пологую двускатную крышу, пару окон и дверь, обращенную к воде. У ее задней стены, под густо разросшимся кустом шиповника, Шурка заметил лежащий на боку маленький дощаник [20] Дощаник — сколоченная из досок лодка. и пожал плечами, по его разумению лодка при таком ручье была ни к чему.

Осторонь двери валялась здоровенная полусгнившая колода, и именно на нее тяжело уселся Чеботарев.

По тому, как выглядел полковник, Шурка догадался, что их лесной марафон дался ему далеко не просто, и хотел даже посочувствовать, но сейчас Чеботареву было не до Шурки. Вытащив из-под подкладки сложенный вчетверо лоскут шелка, он развернул его, и поручик понял, что в руках у полковника не что иное, как карта местности.

Пока Чеботарев изучал изображенное на шелке переплетение линий, Шурка обошел фанзу кругом и, забравшись под куст шиповника, принялся осматривать дощаник. Лодка выглядела вполне пригодной, а у самой стены нашлось даже весло. Едва Шурка вылез из-под куста, как полковник, не вставая с колоды, спросил:

— Ну что?… К плаванию пригодна?

— Да вроде… — поручик скептически глянул в сторону шумного, но довольно узкого ручья. — Только где плыть-то?

— Не боись, Шурка… — Чеботарев еще раз сверился с картой. — Пару верст на шесте пройдем, а дальше…

Крупные капли начинающегося дождя заставили Чеботарева, прервав тираду, подняться с колоды и скомандовать:

— Давай под крышу! Сейчас ливанет!

Шурка не заставил себя упрашивать и, вскочив вслед за полковником в фанзу, начал осматриваться. Внутри было темновато, но, судя по всему, печка со стоящим сверху котлом была цела, а сбоку глинобитного кана лежала целая охапка сухих дров.

— Ну, Шурка, считай, повезло… — Полковник сложил карту и заглянул в поддувало. — Давай растапливать, ночевать тут будем, а к утру, глядишь, от дождичка и ручеек шире станет.

Огонь долго не хотел разгораться. Стучал по крыше все усиливавшийся дождь, хлопала плохо закрепленная кора кровли, а фанза, вместо того чтоб согреваться, все больше наполнялась дымом. Видимо, дымоход то ли забился, то ли был холодный. Наконец ходы кое-как прогрелись, дрова запылали, дым постепенно улетучился, и кан стал теплым.

Однако Чеботареву этого показалось мало, и прежде чем снова заправить печь дровами, он снял котел, свернул из куска коры совок и сгреб еще горячие угли в казан. Потом выставил импровизированную жаровню на середину фанзы и удовлетворенно вздохнул:

— Ну вот… Теперь у нас свое хибати [21] Хибати — горшок с углями для обогрева японского дома. будет…