Николай Дмитриев - Казна императора

— Тогда, значитца, мы имеем… — Он раскрыл папку и начал перебирать лежавшие там бумаги из пакета Кобылянского. — Опись всего спрятанного, но это, я думаю, сейчас не важно…

— Как это не важно? — снова перебил Щербу худой. — Еще как важно! Немедленно взять на заметку и как только где что появится, сразу докладывать!

— Так это по его части, — нашелся Щерба и ткнул рукой в сторону Чикина. — А по нашей вот. Непонятный текст и карта…

— Почему же непонятный? — не проронивший до сих пор ни единого слова похожий на офицера член комиссии внезапно заговорил: — Вы передали нам копию, у нас в шифровальном отделе поработали, и не позднее чем завтра-послезавтра мы будем знать все, что там написано.

— А что-нибудь уже ясно? — поинтересовался худой.

— Конечно, — офицер всем корпусом повернулся к нему. — Это описание места, особенности заложения и такое прочее.

— Так почему не докладываете? — тут же повысил голос Щерба.

— Сделаем все и доложим, — офицер никак не прореагировал на начальнический тон Щербы.

— Я думаю, карта главное, — поспешил вмешаться Седлецкий и спросил: — Как я понял, у нас тут есть картограф?

— Есть, — отозвался сидевший в самом углу скромный молодой человек.

— Доложи, — коротко бросил Щерба.

Картограф поспешно вскочил и, глотая от волнения окончания слов, начал:

— Карта практически немая, но там есть с одной стороны железная дорога и, как мы поняли, шоссе. Значит, при детальном изучении, есть возможность точно, — картограф чуть споткнулся на слове, — и-ден-ти-фи-ци-ровать местность. Но это вопрос времени.

Видимо, не поняв значения сказанного, Щерба заморгал, и тут худой, решительно взяв инициативу в свои руки, резко бросил:

— Вопрос совершенно ясен. Как только будет закончена работа с документами, надо немедленно приступать к делу, сосредоточив все в руках «тройки». Старшим предлагаю товарища Седлецкого, членом товарища Сатикова, а третьим…

Худой выжидательно посмотрел на Седлецкого, и тот, догадавшись, что вопрос о его назначении был решен заранее, а вдобавок еще и поняв, чем вызвана задержка, рассудительно сказал:

— Если мне оказано доверие, то я считаю, надо третьим взять товарища Чикина.

Видимо, Седлецкий угадал правильно, так как худой утвердительно кивнул, а чекист преданно и благодарно посмотрел на новоназначенного председателя «тройки»…

Слух о событиях в усадьбе Тешевича птицей облетел уезд, и сразу после окончания полицейского дознания, которое ввиду ясности картины было весьма формальным, к поручику зачастили признательные визитеры. Первым, еще до окончания следствия, прибыл пан Ронцкий, оказавшийся хозяином той пароконной запряжки, на которой разъезжали грабители… Как выяснилось, месяц назад банда здорово почистила его закрома, а он, по его собственному признанию, был просто ни жив ни мертв, больше всего опасаясь за судьбу двух своих дочерей.

Сидя в компании пана Пенжонека и слушая рассказ о доблести управляющего, который, углядев бандитов, ждал лишь удобного момента, чтобы пальнуть из дробовика, пан Ронцкий мочил свои пышные усы в старке и рассыпался в комплиментах пану Тешевичу, намекая при этом, что теперь у пана есть все основания расстаться с холостяцкими привычками.

Пан Ронцкий был так настойчив, что не уехал до тех пор, пока не получил твердое обещание хозяина усадьбы в ближайшее же время обязательно посетить новооткрытый польский клуб. Впрочем, в той или иной форме такое же приглашение высказывали почти все визитеры. Сначала Тешевичу это показалось простой вежливостью, но позже он догадался, что здешняя мелкопоместная шляхта в такой форме выражает согласие принять поручика в свой замкнутый круг.

По этому поводу Тешевич однажды даже советовался с Пенжонеком, и старый управляющий очень даже настойчиво уговаривал поручика, для собственного же блага, принять эти многочисленные предложения и нанести как бы общий визит вежливости.

Но довольно скоро после встряски, вызванной нападением грабителей, Тешевича снова охватило тупое безразличие ко всему на свете, и он молча пропускал мимо ушей вежливые намеки Пенжонека. Только когда пан Ронцкий прислал ему слегка обиженное письменное напоминание о данном обещании, где не преминул упомянуть про интерес к пану поручику со стороны женской половины общества, Тешевич понял, что ехать, так или иначе, придется.

Выбрав одну из суббот, когда обычная хандра несколько отступила, поручик приказал оседлать коня и, взяв на всякий случай заряженный револьвер, отправился в клуб. Под невеселые размышления о никчемности этой поездки, поручик проскакал пятнадцать верст до местечка и в начинающихся сумерках спешился возле новоустроенной коновязи.

Длинный одноэтажный дом с гонтовой крышей в польском вкусе был недавно отремонтирован и, видимо, задумывался как некий центр национального возрождения. Во всяком случае, и двор и службы блистали образцовым порядком, а за ярко освещенными тройными окнами слышалась бравурная музыка.

Наскоро приведя себя в порядок, Тешевич поднялся на крыльцо, и конечно же первым, кто его встретил, был лучащийся от доброжелательности пан Ронцкий.

— Ну, наконец-то, пане Тешевич… Наконец-то… — и пан Ронцкий на правах старого друга увлек его за собой.

Пройдя через анфиладу уютных комнат, Ронцкий ввел поручика прямо в танцевальный зал, где, при их появлении, музыка сразу смолкла. Ронцкий гордо распушил усы и, выйдя на середину, церемонно поклонился присутствующим.

— Ясновельможное панство, як Бога кохам, я, пан Ронцкий, сдержал слово и теперь имею честь представить обществу нашего героя, пана Тешевича, коему мы все обязаны… Маэстро!… Танец для дорогого гостя!

По этой команде сидевший в углу зала оркестрик заиграл мазурку, и при первых же тактах Ронцкий наклонился к уху Тешевича:

— Пане поручник, окажите честь, вон сидит наша первая дама… Я настоятельно советую, пригласите ее…

Тешевич украдкой глянул, куда указал Ронцкий, и благодарно улыбнулся. Поручик уже примирился с мыслью, что его вот-вот с рук на руки передадут дочерям Ронцкого, но пан, видимо, был достаточно умен и повел свою игру тонко. Во всяком случае, дама, сидевшая в окружении молодежи, была действительно хороша и сейчас смотрела на подходившего к ней поручика откровенным, надменно-оценивающим взглядом.

Пока Тешевич шел через зал, все ждали и никто не начинал танца. Подойдя к даме, поручик, как когда-то на тех, казалось, прочно забытых балах, склонился в поклоне:

— Я перепрошую, пани… Окажите честь скромному офицеру…

Дама до неприличия долго оставалась неподвижной, потом медленно, словно нехотя, встала, шагнула вперед и сделала жест, не допускавший сомнения, что ее небрежно протянутая рука будет немедленно подхвачена с почтительной благодарностью.