Алексей Меняйлов - Россия: Подноготная любви.

Стоит ли удивляться, что городские проститутки в покинутой населением Москве остались?

Но каков бы ни был механизм принятого ими решения, очевидно, что поступки уличных проституток в большей мере, чем валабиянок, определяются даже не приказами, а лишь пространственными перемещениями и просто желаниями вождя, а тем более сверхвождя.

При появлении наполеоновцев проститутки и близкие к ним по психологии "энтузиастки" были активны. И - счастливы. По-своему.

Они были активны и когда наполеоновцы Москву оставляли. Они уходили вслед за Наполеоном.

Уцелевшие очевидцы писали, что у каждого оставлявшего Москву наполеоновского офицера была карета, в которой непременно сидела женщина. Нет, не пленница, а добровольная попутчица, "подруга сердца" (см. в кн.: Верещагин В. В. Наполеон I в России. Тверь: Агентство "Созвездие", 1993. С. 154). Из того, что уйти вместе с Кутузовым при хорошей погоде у них не было сил, а для ухода вслед за Наполеоном при испортившейся эти силы появились, следует, что поступки их диктовались вовсе не внешними обстоятельствами.

Женщины были не только у офицеров, но и у военных подразделений. Не отдельных солдат, а именно подразделений.

Подобно тому как во второй половине XIX века в Питере ценились проститутки преимущественно немецкого и прибалтийского происхождения, так в начале века ценились француженки. (Пьер на первом этапе своего развития, лет за несколько до 1812 года, помнится, ездил спать к француженкам, так называемым актрисам - они, действительно, кроме основного своего занятия еще и на сцене представляли.)

Естественно, что во время бегства и гибели Великой армии, из всех проституток страдания именно француженок вызывали особенно сильные эмоции у французских мемуаристов.

Эти мемуаристы поголовно исходили из той концепции (ложной), что эти, умеющие "представить" что угодно дамы, были… жертвами, а не счастливыми Великой армии добровольцами. Эта концепция, искажающая происходившее, несколько обесценивает мемуары, однако кое-что можно вычитать и между строк.

Невыразимо было жалко француженок, ушедших… из Москвы, рассчитывавших на полную безопасность среди нас. Большая часть шла пешком, в летних башмаках, одетые в легкие шелковые и люстриновые платья, в обрывки шуб или солдатских шинелей, снятых с трупов. Положение их должно было вызвать слезы у самого загрубелого человека, если бы обстоятельства не задушили всех чувств.

Дешевая жалость есть одно из тех чувств, посредством которых некрофилы-"внутренники" ставят в зависимость исполнителей более низкого, чем они, ранга (подробнее об этом см. в кн. "КАТАРСИС"). Виртуозно владеют нанизыванием на крючок жалости не только профессиональные нищие, но и проститутки, - как не вспомнить их стандартные исповеди клиенту о том, как проклятая жизнь их, бедняжек, вынудила заниматься именно этим. То, что цитируемый Labaume в своих мемуарах столь дешево жалостлив к "несчастным падшим" созданиям, показывает, что в Великой армии грабителей и убийц он оказался отнюдь не случайно.

Послушаем, что Labaume (одержимый культивируемым комплексом неполноценности, который позволял беспрестанно и безосновательно чувствовать вину перед величественной Женщиной, и, будучи некрофилом, романтизирующий и Наполеона, и самого себя, и всех своих движимых теми же чувствами попутчиков) говорит дальше про тех, кто такие вокруг себя события соорганизовывал целенаправленными усилиями:

Несчастная П. все еще тащилась за нами и как рабыня разделяла наши беды и лишения.

История этой особы стоит того, чтобы рассказать о ней: заблудилась ли она или, по своей романтической натуре, напросилась на приключение, но ее нашли спрятавшуюся в подземелье Архангельского собора. Девушку привели к элегантному французскому генералу, который сначала взял ее под свое покровительство, а потом, прикинувшись влюбленным и обещавши жениться на ней, сделал ее своею любовницей. Она переносила все беды, лишения с истинным мужеством добродетели. Неся в себе уже залог любви, которую она считала естественною и законною, она гордилась тем, что будет матерью, и тем, что следует за своим мужем. Но тот, который всего наобещал ей, узнавши, что мы не остановимся в Смоленске, решился порвать связь, на которую никогда и не смотрел иначе, как на забаву. С черною душой, недоступным жалости сердцем, он объявил этому невинному существу под каким-то благовидным предлогом, что им необходимо расстаться. Бедняжка вскрикнула от отчаяния и объявила, что, пожертвовавши семьей и именем тому, кого считала уже своим мужем, считала своим долгом идти за ним всюду, и что ни усталость, ни опасности не отвратят ее от решения следовать за любимым человеком.

Генерал, нимало не тронутый такою привязанностью, сухо объявил еще раз, что необходимо расстаться, так как, во-первых, по обстоятельствам оказывается невозможным держать женщин, во-вторых, он женат, почему ей лучше всего возвратиться в Москву, к жениху, который, вероятно, ее ожидает. При этих словах несчастное существо просто окаменело: бледная, еще более помертвелая, чем тогда, когда ее нашли между гробницами кремлевского собора, она долго не могла открыть рта; потом плакала, стонала и, подавленная горем, впала в беспамятство, которым предатель воспользовался не для того, чтобы избегнуть трогательного расставания, а просто для того, чтобы убежать от русских, крики которых уже доносились…

Что и говорить, до "Ромео и Джульетты" нетрадиционно сексуально ориентированного Шекспира не хватает только мудрого монаха - атмосфера кладбища с узнаванием в живых уже мертвых вполне сформировалась. Впрочем, к обитателям монастырей мы еще обратимся…

В этом ужасном походе с каждым новым днем я говорила себе, что наверное не доживу до конца его, только не знала, какою смертью умру… Когда останавливались на бивуаке, чтобы согреться и поесть, то садились обыкновенно на тела замерзших, на которых располагались так же удобно и бесцеремонно, как на софе…

Целый день было слышно: ах, Боже мой! У меня украли портмоне, у других - мешок, хлеб, лошадь, и это у всех - от генерала до солдата…

Да, так уходила очередная волна цивилизаторов России, на поверку оказавшихся простыми ворами - знакомая картина! На разоренной старой смоленской дороге цивилизовывать (грабить) было некого - кроме своих…

Итак, среди женщин в пособничестве сверхвождю, причем пособничестве бескорыстном, замечены были прежде всего проститутки и их инверсированные аналоги (о монашках чуть позже). А среди мужчин?

Среди горожан-мужчин резко повышенной в этом отношении активностью отличились купцы. Причем не только мелкие торгаши, но представители всех трех гильдий. Купцы первой гильдии, как известно, - это финансовые воротилы и притом весьма крупные: вступительный в гильдию ценз определялся суммой выплачиваемых ими одних только налогов - для первой гильдии он составлял сто тысяч рублей серебром в год - сумма (ремесленник, зарабатывавший в день один рубль, считался человеком обеспеченным) просто чудовищная…