Алексей Меняйлов - Россия: Подноготная любви.

Так тянул время (делая вид, как актер) или торопил? Иисус, чтобы оттянуть время, комедиантствовать, изображая малодушие или неготовность, просто не мог - это не Его, это обман, и не в Его характере. Христос, если на палачей и воздействовал - чтобы присутствие Божие и не меняло существенным образом оказавшихся с Ним рядом?! - то именно торопил. Технически это было несложно: истязавшие Его и затем короновавшие терновым венцом легионеры жаждали поскорее Его также и распять, и чтобы их сдерживаемое желание переросло в страсть, Ему достаточно было лишь в чуть большей степени явить Себя как Истину и жертвующего Собой Бога - и злоба солдафонов утроилась… Со всеми вытекающими отсюда последствиями в виде боли от ударов.

Впрочем, Он мог ускорить события и на Лифостротоне - по тому же механизму. Мнение толпы разделилось, хотя большинство, очевидно, кричало за распятие. Стоило Христу чуть больше явить Свою божественность, и крики стаи переросли в рев.

Решение Пилата должно было последовать незамедлительно.

И столь же после этого незамедлительно - на казнь.

В сопровождении той же толпы, которая неделю назад оттесняла Симона воплями "Осанна!" въезжавшему на предсказанном пророками ослике в Иерусалим…

Христос торопился; торопился, чтобы успеть вовремя и не разминуться с Симоном, который мог свернуть с главной дороги в переулки города - и потеряться. Но идти на много лет подготавливаемую встречу было трудно и очень больно: саднила исполосованная бичами спина, силы ушли вместе с истекшей кровью; да и ненависть окружающих сама по себе имеет свойство убивать и потому лишает сил…

Но Он шел, как и всякий в Его положении человек - деревенея от боли (а Он был во всех смыслах человеком, и боль Им переносилась ничуть не легче, чем кем бы то ни было из нас), спотыкаясь от потери крови и сил, ни на минуту при этом не забывая, что если Он упадет, упадет раньше допустимого, упадет тогда, когда упал бы и не поднялся под тяжестью креста всякий другой, столь же иссеченный бичами человек, то нести крест заставят не Симона, а кого-нибудь из заживо умерших зевак, - а это все без пользы.

И Он шел, падал, - но мучительно торопился подняться; и опять шел - с трудом переставляя ноги, пока впереди не показался тот, ради кого Сын Человеческий в те минуты мучился от особой боли быстрого шага, боли, которой могло бы и не быть… И это перед распятием-то!..

Он победил и здесь, дошел - вовремя!

Подобно той женщине, взятой якобы в прелюбодеянии, которая медлила прийти ко Христу и которую за волосы притащили на край гибели - но и к спасению! - и дали ощутить, как меняется жизнь, когда до Спасителя шаг шагнуть и рукой можно дотронуться; так и Симон приказом легионера был под страхом если не смерти, то избиения, просто вынужден ощутить на своих плечах дерево креста. Дерево, порыжевшее от крови - но крови, как оказалось, Симону не чужой…

Кто знает, не вспоминал ли Симон всю последующую жизнь, что он на поле управлялся в тот день как всегда, а не как-то особенно, побыстрее, чтобы чуть пораньше перехватить странный дар?..

Евангелия на древнегреческом языке, на котором они были изложены, представляют собой единый, непрерывный текст без пробелов - даже между словами и предложениями. Деления на главы и стихи в древности тоже не было. Произведено оно было только в средние века. При этом, как до сих пор сетуют поколения внимательно читающих Библию, деление на главы было проведено неумно, нередко новая глава начиналась с середины эпизода, тем его разрывая надвое и лишая поверхностных читателей благословения.

Позднее на части предглавной аннотацией были разделены также и сами главы - с тем же результатом. Пострадал и эпизод с Симоном Киринеянином. В западноевропейских переводах текст Лук. 23:27-31 оказался изолированным от Лук. 23:26. Подобное деление, если им не пренебречь, как бы исключает Симона из событий Лук. 23:27-31, - а это уничтожение смысла одного из прекраснейших мест Священных Писаний!

О чем же повествуется, если коротко, в Лук. 23:26-31?

В нескольких шагах позади трех приговоренных к смерти к месту публичной казни идет, как в таких случаях всегда и бывает, толпа. (В подлиннике идет именно ohlos - толпа, чернь, сброд, прежде всего, нравственного порядка, а не demos - народ, нечто не существующее, идеальный образ в рассуждениях философов в их трудах о нравственном и целесообразном устройстве государства; эта подмена смыслов на совести переводчиков и их нанимателей).

И шло за Ним великое множество народа ohlos и женщин, которые плакали и рыдали о Нем.

Появился народ (ohlos), а впереди его шел один из двенадцати, называемый Иуда.

Там распяли Его… И стоял народ (ohlos) и смотрел. Насмехались же вместе с ними и начальники.

Персонаж всюду один и тот же - ohlos.

Но теперь, на пути к Голгофе к той части публики, которая располагала временем (собственно ohlos), присоединились в точности такие же по образу мышления, но поглощенные домашними делами и потому не могущие себе позволить ходить по ночам толпами, - женщины.

Иными словами, позади Христа шли те, кто у Лифостротона во всю силу легких требовал у Понтия Пилата: "Распни Его!", те, кто предпочел всем остальным делам дежурство у синедриона; те, у кого было время и желание всю ночь и часть утра ходить вслед за Иисусом, когда Его препровождали из одной карающей инстанции в другую, и теперь к ним присоединились и занятые домашним хозяйством, шпынянием детей и отравлением существования своим мужьям домашние хозяйки.

Публичные казни "для назидания" проводились и до Христа, продолжились они и в последующие после Его распятия века, и, как свидетельствуют историки, в публичных казнях во все времена особенно деятельное участие принимают именно женщины. Неважно: насмехаются они, пинают ногами еще не остывший труп неизвестного им человека, плачут или делают то и другое одновременно - они, домашние хозяйки, являются выразителями чувств толпы.

Итак, идущая к месту казни толпа умножилась за счет определенного рода женщин. И опять-таки, как это обычно бывает, дамы все были в рыданиях - выдающих всего лишь сильную эмоциональную вовлеченность в происходящее. В групповой казни на Голгофе более других привлекать к себе внимание должен был, естественно, Иисус - по цветовым соображениям. Домашних хозяек всегда привлекали и привлекают цветастые предметы, а у Христа спина, в отличие от спин разбойников, была в красных пятнах крови - после 39 ударов (с оттяжкой) бичом, в концы которого по обычаю того времени были вплетены кусочки свинца, от удара которыми лопалась кожа.

Можно, конечно, порассуждать о том, что чувства домашних хозяек оскорбляла несправедливость: ведь по уходящей в глубь веков традиции всех народов за одно преступление дважды не наказывали. В обычае было, что если при повешеньи веревка обрывалась, то это считалось перстом Божьим, и второй попытки казнить не предпринималось. Правитель, приказывавший этот обычай нарушить, оставался в памяти народа как изверг. Однако, если мысли о производимой несправедливости у женщин, присоединившихся к идущей от Лифостротона толпе и естественным образом с ней слившихся, и присутствовали, то не могли играть существенной роли - они были толпой. Не рассуждения определяли поведение домашних хозяек: известно, что психология людей, которым свойственно собираться в толпы, такова, что они не упускают возможности присутствовать повсюду, где возможны острые переживания, - по любому поводу. При этом часто рыданья производятся таким образом, чтобы по возможности наибольшее количество присутствующих обратило на это внимание.