Сергей Смирнов - Царь Горы, Или Тайна Кира Великого

Холодную надменность Камбиса и варварскую надмен­ность Губару я стерпел без труда, но только не презри­тельную ухмылку Аддуниба. «Ты еще пожалеешь, звездо­чет!» — мысленно пообещал я этому вавилонскому выс­кочке, послав ему в лоб невидимую молнию.

— Кратон, сколько тебе теперь лет от роду? — с тем же бесстрастным, но отнюдь не надменным видом вопросил меня Кир.

Немного удивившись, я ответил:

— Пошел тридцать четвертый.

— Ты стареешь быстрее меня, раз делаешься таким медлительным. На этот раз ты явился на мой зов не так скоро как получалось у тебя раньше.

— Будь милостив ко мне, царь,— отвечал я, с досадой отмечая, что и сам Кир заметно постарел, и его характер стал изменяться не к лучшему,— В дороге не мог отказаться от доброй охоты. Добыча сама лезла в руки со всех сторон. Я привез ее тебе, царь.

И с этими словами указал послам выйти вперед с дарами. Ассирийцы приветствовали царя мудреными славословиями и поднесли ему дары как своему новому повелителю, посланному богами.

Киру особенно понравился щенок. Царь даже склонился с коня и сам протянул за ним руку. Пухлый звереныш растопырил лапы и потянулся носом к серебряной царской бороде.

Наконец-то Кир улыбнулся, как в былые времена, добродушно и чуть лукаво.

— Все мы когда-то были такими,— проговорил он, передавая щенка Губару, и вновь обратился ко мне, на этот раз уже с искренним добросердечием: — Значит, ты считаешь, что принес мне в корзине всю Ассирию и мне тут уже нечего делать?

— Плох тот воин, который не хочет стать сатрапом,— ответил я царю.

Ударил гром, будто Зевс и впрямь бросил молнию с ясного неба. Послы, не знавшие, каков смех персидского царя, способного выпить реку и обрушить на врагов лавину, снова попадали ниц. Худой жеребчик под Аддунибом дернулся в сторону, и жалкий умник повис на поводьях. Часть мести свершилась.

Я поднял послов на ноги и произнес скорее для их ушей, чем для ушей Кира:

— Так же, царь, ты сокрушишь стены Вавилона!

— Стены мне еще пригодятся,— вновь приняв хмурый вид, ответил Кир.

Вечером царь персов призвал меня в свой походный шатер, который теперь поддерживали двенадцать резных столбов из эктабанских кипарисов, украшенных капителя­ми в виде бычьих голов.

Кир неподвижно сидел на высоком кипарисовом сиде­нье, неестественно выпрямившись, ровно положив руки на подлокотники и ровно сведя колени. Так — я видел на изображениях — сидят на своих тронах египетские фара­оны. Кто-то убедил Кира научиться такой «божественной» позе, и он научился, раз теперь, как мне показалось, не испытывал ни малейшего неудобства.

Было удивительно, что никого нет вокруг царя: ни Гистаспа, ни Губару, ни Гарпага. По сторонам от поход­ного трона стояли только два великана-телохранителя из «бессмертных», напоминавшие собой изваяния. Впрочем, теперь Кир выглядел как бог, а богу не требуются со­ветчики.

«Для того чтобы взять Вавилон, царь отказался от чужих слов и верблюдов,— подумал я,— Любопытно, отказался ли он и от игральных костей?»

— Раз начал, так продолжай,— велел мне царь.— У тебя это хорошо получается. Я пока постою здесь с войском, а ты принеси мне Вавилон. Ты ведь теперь об этом мечтаешь, эллин?

— Ты ведь знаешь, царь, что я верно служу тебе и не требую за службу никаких наград,— сказал я, вновь почув­ствовав на сердце тяжесть.

— Знаю,— коротко кивнул Кир.— За это и ценю моего бывшего убийцу.

Тут мое сердце и вовсе облилось кровью.

— Царь! Твой убийца, Анхуз-коновал, давно казнен тво­ей рукой,— сказал я и позволил себе дерзость: — Разве ты не помнишь об этом, царь?

Кир на миг сжал губы.

Я подумал, что он предчувствует какую-то опасность. Вернее, я сам стал ее предчувствовать. Вместе с могуще­ством Кира возрастала и сама опасность, как если бы тот страшный вепрь ожил и стал расти соразмерно тому, как расширялось царство Кира, а сам он оставался тем же сильным, но все же обычным человеком, хотя и повелевающим многими людьми и многими воинами. Каждому из них — десятку, сотне, тысяче — он мог приказать броситься на вепря, облепить зверя со всех сторон и прон­зить его бока тысячами копий. Но то была бы уже совсем другая охота. Внезапно я посочувствовал царю, и он заметил перемену в моем взгляде.

— Ты помнишь Каму? — спросил он.

Как я мог забыть ту хищную эктабанскую кошку, гибель которой дала мне свободу выбора.

— Не приручишь зверя или птицу, если долго не будешь держать их рядом с собой. Разве не так? — задумчиво про­говорил Кир и, приняв мое согласие с этой глубокой ис­тиной, добавил: — А если надолго отпустишь, потом по­жалеешь и о том, что отпустил, и о том, что вернул обратно. Разве не так?

Откуда же теперь исходила опасность, угрожавшая Киру? Астиаг давно умер, а мидян владычество Кира вполне устраивало. В Парфии и на Востоке все было тихо. За Ионию и Лидию я сам мог ручаться, как никто иной. Оставался Вавилон — ослабевший, сам валивший­ся персидскому царю в руки. Где-то стоял Набонид со своим войском, на две трети собранным из египетских, арабских, фракийских наемников. Ни на миг я не со­мневался, что Набониду далеко до того вепря — сгодится разве что в поросята.

В огромных серебряных сосудах Кир теперь возил с собой воду из горных рек, протекавших в Персиде. Эту воду он считал священной, самой чистой и живительной. Полдюжины «бессмертных» охраняли каждый из сосудов. Здесь, на вавилонской земле, Кир мог бы страшиться отравления. Однако хитроумные вавилонские жрецы, знавшие толк в ядах, уже давно встали на его сторону и распространяли среди народа слухи о персидском царе-избавителе. Странно, что они еще не отравили самого Набонида. Может, сам Кир запретил им это через Аддуниба, чтобы охота оставалась охотой, справедливая вой­на — справедливой войной, если можно было говорить о какой-то справедливости.

«Ты ошибся, — уверил я себя наконец. — Никого царь не боится. Ты сам всегда боялся потерять его расположение, вот и все. На самом деле он тоскует. Может, об Азелек?»

— Ты стал не только долго ехать, но и долго думать, Кратон, — без всякого гнева заметил Кир. — Вправду ста­реешь или пьешь слишком много.

— Одно из двух несомненно, — кивнул я. — Царь! Если ты хочешь знать мои мысли по этому поводу, то лучше совсем никого не приручать, чтобы сохранить полную сво­боду. Свою свободу.

— Когда-нибудь ты пожалеешь и о такой свободе, по­мяни мое слово, — сказал Кир. — В такой свободе нет силы — одно бессилие. И нет власти — одно презрение, которое ломаной драхмы не стоит. Ты говорил, что мечта­ешь стать сатрапом. Значит, лгал мне?

В тот вечер Киру нужно было меня посрамить, и он посрамил. Будь я помоложе, вспылил бы и рискнул голо­вой, а теперь только опустил голову, не опасаясь, что могу потерять ее: