Александр Филимонов - Проигравший.Тиберий

Юний Блез совершил ошибку — он, едва ему донесли о начавшихся в лагере разговорах, тут же решил их пресечь, но не жесткими мерами, а послаблением. Он полагал, что солдатам, уставшим от работ и лозы центурионов, небольшой отдых пойдет на пользу, это успокоит их и восстановит дисциплину. Он дал войску три дня отдыха, а вдобавок — на свой страх и риск — выдал из полковой казны обещанные деньги, по триста сестерциев каждому.

Солдаты немедленно принялись пропивать их и играть друг с другом в кости. Лагерь словно превратился в один большой кабак — повсюду шатались пьяные, везде затевались и вспыхивали драки из-за проигранных денег. К несчастью, в лагере было много новобранцев, все из тех же избалованных римских граждан — вот они-то и начали подбивать остальных к мятежу. Правда, в отличие от германского восстания у паннонского был свой ярко выраженный лидер — некто Перценний, в прошлом глава театральных клакеров из Рима. Его подстрекательские речи (он умел их произносить благодаря жизненному опыту) побудили воинов, основная масса которых состояла из простодушных и не очень-то грамотных крестьян, сплотиться вокруг Перценния. А некоторые даже призывали к тому, чтобы войско присягнуло ему на верность. Родилось и общее требование: веди нас на Рим, Перценний!

Тиберий узнал о паннонском и германском восстаниях одновременно. Он всеми средствами и способами пытался замять эти сведения, не доводить их до сената и римского народа. Он, по совету Ливии, распространил письма, якобы написанные Германиком и Юнием Блезом, — в этих письмах ничего не говорилось о мятежах. Но шила в мешке не утаишь — и вскоре Тиберию пришлось пожалеть о том, что он честно не сообщил сенату о нависшей над Римом опасности. Теперь его упрекали не только в развале дисциплины в армии (ведь он так долго был главнокомандующим), но и в преступной медлительности: почему он ничего не делает, чтобы подавить мятежи?

Сенат в эти дни, словно забыв о своем недавнем раболепстве перед Тиберием, требовал от него решительных действий. Ему кричали: «Почему Август в преклонном возрасте мог столько раз посещать Германию, а ты, находясь в расцвете лет, упорно сидишь в сенате, перетолковываешь слухи, доходящие из провинций и споришь с сенаторами?» Тиберий был испуган такими нападками и вынужден был пообещать, что непременно отправится к бунтующим войскам. Ведь одно его появление сможет всех утихомирить.

Однако ни к каким войскам он не поехал, ограничившись тем, что принялся активно собираться в дорогу. Он приказал готовить обозы, снаряжать флот. Он стал формировать когорты сопровождения, лично отбирая для них солдат, на которых мог бы положиться. Он затевал в сенате долгие споры о том, куда именно ему следует отправиться в первую очередь. Ведь если он сначала поедет к германским легионам, то паннонские будут этим обижены, так как сочтут, что их положение императору кажется более легким, — и наоборот. Паннония ближе, но в Германии, видимо, мятеж более серьезный и масштабный — что выбрать? По этому вопросу сенаторы не смогли сразу прийти к единому мнению, и время шло. Тиберия это вполне устраивало.

Он не хотел никуда уезжать из Рима, боясь, что в его отсутствие здесь кто-нибудь (те же Галл или Аррунций) начнет вести против него подрывную деятельность. Например, извлечет из забытья несколько старых дел, вроде смерти Гая и Луция, или примется докапываться: кто же отдал приказ об убийстве Постума? Лучше самому быть здесь и контролировать действия идейных противников, пресекать их козни.

Но основная причина была не в этом. Случись такой мятеж несколько лет назад, при жизни Августа, Тиберий, наверное, с удовольствием покинул бы столицу, потому что находиться среди солдат, пусть даже и бунтующих, для него было привычнее и свободнее, чем жить в Риме под надзором. Сейчас же было совсем другое дело! Он стал императором и собирался быть им долго, до конца своей жизни. Тиберий чувствовал, что в нем нет тех способностей, какими обладал Август, того таланта, который позволял старику казаться простым и доступным человеком, окружать себя друзьями, не бояться выглядеть смешным и в то же время держать огромную империю и великий народ в твердых и уверенных руках. Императорский титул был неплохим добавлением к личности Августа. А про себя Тиберий знал, что это он сам является добавлением к императорскому титулу. И для того, чтобы прожить долго и сохранить этот титул, он обязан был поднять его на невиданную ранее высоту. Август был полубогом, а Тиберий будет Императором, и перед этим священным и непостижимо высоким титулом обязаны будут склониться все — в том числе и те, кто имеет наглость не очень-то восхищаться Тиберием как человеком.,

Поэтому не следовало позволять сенату садиться себе на шею. Один раз уступишь — поедешь воевать с мятежниками, выполняя пожелания обгадившихся со страху сенаторов, — так и пойдет: всю жизнь, что осталась (а много ли ее осталось?), будешь разъезжать по провинциям, как простой военачальник или сборщик налогов. Не на того напали!

Но и высказывать эти соображения сенату открыто не следовало. Ведь ничего не получится, если, например, дикому зверю заявить: отныне ты станешь моим домашним животным! Нет, зверя надо приручать постепенно, когда — подкормить, когда — ударить палкой. И он сам не заметит, как попадет в полную зависимость от хозяина. Речь, конечно, не идет о настоящем диком и свободолюбивом звере. Но ведь и сенат с таким зверем нечего и сравнивать! Итак, Тиберий развивал кипучую деятельность по подготовке своего отъезда, а на самом деле — затягивал и затягивал время.

Он решил послать в Паннонию сына — Друза Младшего.

В Германии был Германик, и Тиберий не сомневался, что тот справится один с возникшими трудностями. Он ведь знал своего племянника и приемного сына — они вместе воевали в Паннонии, да и в других местах. Все время приходилось сдерживать его воинский пыл, но если Германику поручалось что-нибудь сложное, порой едва ли выполнимое, то можно было быть спокойным: все сделает, и еще сверх того. Неприятно, что Германик, справившись с мятежом своими силами, приобретет огромную популярность и невиданный ранее авторитет (это вдобавок к тому, что его и сейчас все вокруг просто обожают!), но эта опасность — не самая главная, во всяком случае пока. Хлынут в Италию орды варваров — тогда уже не важно станет, кто любимец народа, а кто нет. Пусть Германик трудится на благо отечества и себя.

Но если один сын — приемный — находится в Германии, то логично будет послать второго сына — родного — в Паннонию. Здесь у Тиберия на успех надежд было немного. Младший Друз в противоположность Германику способностями не блистал — особенно военными, так как не принимал участия ни в одной кампании, всегда выклянчивая себе через бабку Ливию освобождение от опасных для жизни занятий. Вид льющейся крови Друзу был приятен только на гладиаторских аренах, когда следишь за схватками из удобной ложи и твоей жизни ничего не угрожает. Но ему, сыну императора, необходимо было себя проявить — и чем труднее будет поприще, тем лучше. Подавив мятеж в паннонских войсках, Друз сможет рассчитывать, что в будущем году его назначат консулом.