Михаил Иманов - Гай Иудейский.Калигула

Новую женщину, которую я нашел, звали Лидия, она сказала мне, что она гречанка. Она мне очень понравилась, показалась даже лучше, чем Мариам, моложе и красивее. Мне не хотелось уходить от нее, но, помня о том, что сказал мне Гай, я заставил себя подняться.

Вернулся я вовремя, и по лицу Гая было видно, что он доволен. Когда мы отъехали, я стал думать о Лидии и уже не вспоминал о Мариам. Но, думая о Лидии, я теперь не представлял себе, что когда-нибудь заберу ее с собой и мы будем жить, как муж и жена. Я вспоминал ее ласки, ее шепот, запах ее тела, и мне было приятно об этом вспоминать. И еще я думал о других женщинах, которые у меня будут в будущем, и каждая из этих женщин, как мне казалось, обязательно откроет мне какую-то особую тайну своего тела.

В самом деле, женщин, с которыми я проводил ночь, становилось все больше и больше — по крайней мере, в каждом большом городе, где мы останавливались, было по одной. Но никаких тайн своего тела они мне не открыли. Просто потому, что в этом деле и не было никаких тайн. Были вожделение и страсть, было приятное от них освобождение, но больше не было ничего. Да вскоре мне ничего уже и не нужно было: я просто хотел женщину и покупал ее, когда Гай давал мне деньги. А Гай мне давал их не скупясь. Я посещал не самые лучшие притоны, но и не самые грязные, где женщины вульгарны, некрасивы и от них дурно пахнет. К тому же Гай предупредил меня, чтобы я был осторожен и не заразился какою-нибудь дурной болезнью. А в дешевых притонах вероятность заразиться была значительно больше.

Я вполне освоился в этих местах, которые прежде обходил стороной, знал женщин по именам, шутил с ними громко и непристойно, и завсегдатаи притонов, взрослые мужчины, считали меня равным себе, хлопали по плечу и пили вместе со мной. Я стал развязнее, грубее и временами грубо говорил даже с Гаем. Но только иногда, когда возвращался утром в сильном опьянении. Потом просил прощения, говорил, что виноват и что это никогда больше не повторится — ведь он давал мне деньги, и я зависел от него. Гай качал головой и смотрел на меня сурово. Порой мне казалось, хотя он этого никогда мне не показывал, что он доволен тем, каким я стал.

Я вошел во вкус такой своей жизни, и мне требовалось все больше и больше денег. Пока еще Гай давал мне их, но мне приходилось выпрашивать, и всякий раз это было сопряжено со все большими для меня трудностями. И снова меня стала посещать мысль о том, чтобы обнаружить, откуда Гай берет деньги — ведь откуда-то он их брал! Я считал, что будет справедливо получать от них хотя бы половину. Тем более что ему самому деньги были, как мне представлялось, не очень и нужны: он не пил, не посещал притонов, не покупал дорогой одежды.

Заниматься хозяйством — даже таким небольшим, какое было у нас, — мне стало крайне обременительно Я подумал, что мы вполне могли бы нанять для этого слугу, и однажды сказал об этом Гаю.

— Я согласен, — отвечал он с кривой усмешкой, — но при условии, что содержание слуги ты возьмешь на себя.

— Как так? — не понял я.

— Очень просто, мой Никифор, — сказал он, холодно на меня глядя, — я научу тебя. Ты будешь отдавать слуге половину тех монет, которые я даю тебе для развлечений. Но если ты сумеешь договориться, то сможешь отдавать даже меньше половины.

Мне нечего было ответить, а Гай не продолжал разговора. Я затаил злобу и сказал себе твердо, что все равно доберусь до источника, из которого Гай берет деньги. Никаких угрызений совести от таких моих мыслей я не испытывал.

Некоторое время спустя течение нашей жизни неожиданно изменилось. Участие Гая в религиозных диспутах и наша постоянная кочевая жизнь, полная лишений, принесла свои плоды: к нам стали приставать странники, которых в Иудее всегда было во множестве. Они, почти как и мы, кочевали из города в город, просили милостыню у храмов, говорили между собой о пророках и о мессии, который вот-вот должен был появиться, наказать богатых и облагодетельствовать бедных. Они приставали то к одной религиозной группе, то к другой в поисках пропитания и истины. (Замечу в скобках, что истина была уже открыта, но они не ведали об этом.)

И прежде случалось, что после диспутов, особенно когда там говорил и Гай, к нему подходили люди и просили объяснить его учение, а то и сказать, как нужно жить. Гай отмахивался от них довольно грубо, заявляя, что никакого учения у него нет, а как жить, он и сам не понимает. Но надо знать подобных людей — от них не так-то просто было отделаться. Они шли за нами до постоялого двора, а когда мы заходили внутрь дома, ждали нас на улице. А при каждом появлении Гая приставали снова. Но мы уезжали, а они оставались, и так до следующего раза.

Но, по-видимому, слух о Гае и его разговорах и жизни распространился достаточно широко, и вот в один из дней к нам подошла группа людей: шесть мужчин и две женщины.

В тот раз мы не въезжали в город, а остановились недалеко, у оливковой рощи. Как эти люди узнали о нашем местонахождении, до сих пор остается тайной. Они подошли, поклонились Гаю и мне, и самый старший из них, с седыми волосами и длинной, как у Гая, бородой, сказал:

— Мы пришли, Учитель, чтобы сопровождать тебя и прикоснуться к истине, которую ты в себе несешь.

— Я не несу в себе никакой истины, — довольно грубо ответил Гай, — уходите. И никакой я вам не Учитель!

— Нет, Учитель, — спокойно проговорил старший, — мы ощущаем эту истину в тебе и не можем тебя покинуть. Спроси всех, они скажут тебе то же самое.

И он повернулся к остальным, которые закивали головами и выговорили нестройным хором:

— Да, да, мы тоже так думаем.

— То, что вы думаете, — воскликнул Гай сердито и махнул на них рукой, словно пытаясь отогнать, — мне безразлично! Уходите, оставьте нас в покое, мне никто не нужен, я просто хочу отдыхать.

— Но, Учитель, — невозмутимо продолжил старший, — истина, которую ты носишь в себе, не принадлежит тебе одному, но принадлежит Богу и людям. Бог вложил в тебя эту истину для того, чтобы ты открыл ее нам. Мы жаждем ее, ты должен понять нас.

— Нет у меня никакой истины! — скорее с досадой, чем зло, выговорил Гай, и лицо его выразило нечто похожее на страдание. — Прошу вас, уйдите, мне нечего вам открыть! Вы ошибаетесь, я не тот, за кого вы меня принимаете. Вы ошибаетесь, поймите!

— Люди могут ошибаться, а Бог — нет, — резонно заметил старший.

— Да при чем здесь Бог! — вскричал Гай в страшном раздражении, и мне показалось, что то состояние неистовства, в которое он время от времени впадал, уже близко. — Я просто человек, я не могу вам ничего сказать.

— Пророки тоже люди, — вставил старший и зачем-то поклонился Гаю.

— Но я не пророк. Поймите вы, не пророк! Я более грешен, чем каждый из вас в отдельности и все вы вместе взятые! — уже не говорил, а кричал Гай, тяжело дыша и сбиваясь в словах. — Кроме того, у нас была трудная дорога, мы устали, мы хотим отдохнуть.