Михаил Иманов - Звезда Ирода Великого.Ирод Великий

Этот Захарий жил в их доме уже несколько лет. Когда-то Антипатр оказал ему серьезную услугу, и в благодарность Захарий согласился стать воспитателем его сыновей. Как член секты фарисеев, он был человеком строгих правил, втолковывал братьям, что все в этом мире зависит от воли Бога. Учил, что хотя человеку представлена свобода выбора между честными и бесчестными поступками, в этом выборе участвует предопределение судьбы. Говорил, что душа человека бессмертна — души добрых переселяются по смерти человека в другие тела, а души злых обречены на вечные муки.

В отличие от Фазаеля и даже Иосифа, проблемы бессмертия души мало интересовали Ирода, вот только к предопределенности судьбы он относился серьезнее. Однажды он спросил Захария:

— А если кому-то назначено стать царем, то он обязательно им станет?

— Это так — судьбу невозможно изменить, — уверенно ответил Захарий.

Ирод задал новый вопрос, для себя самый главный:

— Даже если человек не царского рода?

Прежде чем ответить, Захарий внимательно на него посмотрел. В его маленьких, глубоко посаженных глазах с красными ободками век Ирод увидел разгадку той тайны, которую хранил в самых дальних глубинах своей души.

— Да, — наконец ответил Захарий, — если человеку суждено захватить власть, а Богу угодно будет наказать узурпатором народы, то это сбудется. Ты ведь это имел в виду? — добавил он, особенно выделяя голосом «это».

Ирод почувствовал, что бледнеет, и не нашелся с ответом.

А Захарий сказал:

— Знай, что судьба узурпатора всегда бывает страшной, и не желай себе такой.

— Я просто спросил, раби… [4] Я просто спросил, раби… — Раби (раввин) — в иудаизме руководитель общины верующих, служитель культа, учитель. — опуская глаза, невнятно пробормотал Ирод.

— А я не просто ответил! — выговорил Захарий, отчетливо и твердо выделяя каждое слово.

Никогда больше Ирод даже намеком не касался этой опасной темы, но время от времени ловил на себе особенный взгляд Захария. Взгляд пронизывал его насквозь, Ирод чувствовал почти физическое неудобство и стал тайно ненавидеть учителя. Если бы с Захарием что-нибудь случилось — болезнь или несчастье, — он был бы только рад. Но внешне он, разумеется, не выказывал ничего подобного.

Привычная жизнь в Иерусалиме вдруг нарушилась, кажется, в одно мгновенье. Это было мгновенье, когда Ирод увидел глаза отца, неожиданно вернувшегося домой среди дня. Они столкнулись в дверях — отец только взглянул на сына и молча прошел мимо. Запах конского пота Ирод ощутил в тот раз особенно остро, он забивал собой все остальные запахи. В глазах отца был страх — то, чего Ирод никогда раньше не видел и не предполагал увидеть. Сквозь полуоткрытую дверь он выглянул во двор. Слуга вел лошадь отца: бока ее лоснились, она мотала головой, роняя на траву хлопья пены.

Через короткое время Ирод услышал тревожный голос матери, звавшей его по имени. Он взбежал по лестнице. Лицо матери было бледным, руки заметно дрожали.

— Мы уезжаем, Ирод, — проговорила она с одышкой, — Никуда не отлучайся и присмотри за младшими.

Ирод ничего не успел спросить — мать повернулась и, торопливо шагая, скрылась в глубине комнаты. Слуги уже выносили вещи, лица их были угрюмы. Ирод направился в комнату старшего брата — Фазаель с помощью Захария укладывал свитки в два больших ларя, стоявших на столе. На вопрос Ирода нетерпеливо отмахнулся:

— Спроси у отца.

Ирод нашел отца в дальней комнате на втором этаже. Он сидел в кресле у окна, держась руками за подлокотники и низко опустив голову. Ирод остановился у порога, не решаясь войти.

— Подойди, — глухо выговорил отец, не поднимая головы, и, когда сын, осторожно ступая, приблизился, продолжил: — Аристовул уже у Иерихона, мы выступим навстречу. Вы скроетесь у аравийского царя, в Петре. Иди.

— Но, отец, — срывающимся голосом воскликнул Ирод, — я хочу быть с тобой!

— Нет. Рано.

— Но мне уже скоро двадцать!

— Иди, — сказал отец и поднял голову. Взгляды их встретились, в глазах отца была непреклонность, в глазах сына блеснули слезы отчаянья. — Иди, — повторил отец более мягко. — Твое время еще придет. Обещаю.

Вечером того же дня под усиленной охраной они покинули город. Отец провожал их всю ночь, утром вернулся в Иерусалим. Потерянно глядя вслед удаляющимся всадникам — отца сопровождало двенадцать телохранителей-идумеев, — Ирод ни на минуту не мог себе представить, что их жизнь в Петре продлится столь долго, целых пять лет.

Аравийский царь Арета принял их с почетом, они поселились в просторном и богатом доме матери. Петра был зеленым, шумным и беззаботным городом. Придворные царя Ареты и сам царь делали все, чтобы семейство Антипатра — и мать и дети — не чувствовали себя изгнанниками. Братья неизменно приглашались царем к участию в военных играх, конных состязаниях, охоте — дети самых знатных семей Аравийского царства были их соперниками. Чаще всего победителем выходил Ирод (Фазаель, отдавая должное физическим играм, все же предпочитал им свои научные занятия, а Иосиф был еще слишком юн и хрупок). Ловкость и сила почитались при аравийском дворе, и Ирод снискал себе уважение даже среди старых суровых воинов. Царь Арета предложил ему место начальника одного из подразделений собственной гвардии, но Ирод вежливо уклонился от лестного назначения, сославшись на то, что для поступления на службу ему необходимо испросить разрешение отца.

А отец оставался в Иудее, не чаще раза в год приезжая навестить семью. О положении дел в Иерусалиме сюда доходили противоречивые слухи. Тревога за жизнь мужа совсем иссушила Кипру, мать Ирода. Приехав сюда еще молодой, красивой женщиной, она за несколько лет превратилась в старуху. Правда, осталась горда, и никто никогда не видел ее слез, не слышал ее стенаний — даже дети. Только если смотрела на дорогу, ведущую в Иерусалим, — время от времени она выезжала на прогулку в сопровождении одного из сыновей, чаще всего Ирода, — глаза ее особенно блестели, выдавая внутреннюю боль. И тогда она, чувствуя это, ссылаясь на яркость солнца, прикрывала лицо ладонью. В такие минуты Ирод ощущал острую жалость, хотелось обнять мать, говорить ласковые слова, утешить. Но он знал, что мужчине не должно проявлять свои чувства, да и мать не приняла бы утешения. И, оставаясь на месте, он уводил взгляд в сторону, туда, где до самого горизонта желтело бескрайнее море песка.

Пустыня поглощала взгляд, как песок поглощает воду. Там, в конце дороги, ведущей в Иудею, шла настоящая жизнь, а здесь — лишь унылое праздное существование, кажущееся вечным. Безысходная тоска наливала тяжестью веки, пустыня тускнела перед глазами, превращаясь из желтой в серую, и, чтобы не потерять сознание, Ирод отпускал поводья и вонзал шпоры в бока лошади.