Владислав Ванчура - Картины из истории народа чешского. Том 1

Войтех смолк; Клюнийский аббат поднял правую руку и, отогнув большой палец, указательный и средний, вымолвил:

— Три главнейшие вещи я возвещаю!

— Три главнейшие вещи нашел я! — откликнулся Войтех, присоединив свой голос к голосу аббата.

И эти два голоса продолжали звучать как бы на едином дыхании, как бы из единых уст исходящие. Так епископ и аббат перечислили добродетели служителей Господа, из которых первая — послушание, и долго вели согласный разговор. Казалось, один читает мысли другого, казалось, единое желание владеет их помыслами и язык произносит слова по обоюдной воле. При виде такого единомыслия затрепетали все монахи, даже те, что были погружены в мирские заботы; тех же, чьему внутреннему взору представлялись рогатые чепцы юных грешниц, объял страх.

Таким было начало дружбы между Войтехом и аббатом из Клюни.

Названный аббат, несомненно, любил и Бога, и земное бытие. Но тот, кто пил из источника одиночества, кто находил во всем тщету, кто под приятными лицами прозревал кости черепа и постиг сокрушительную власть погибели, — такой человек никогда не будет радоваться жизни. Никогда не испытает он удовольствия от веселых песен, никогда не захватят его заботы о земном достоянии или о земном счастии. Представления о роскоши, о светских успехах, о преходящей славе заперты для него, и утерян ключ от замка.

Такова жизнь святого, призывающего смерть.

Такой была жизнь епископа Войтеха. Жизнь вельможи из рода Славника, погрузившегося в сокрушение. Его тяготили грехи ближних. Он отвергал все, что клонится к земле, и все, что от земли исходит. Душа его пылала жаждой смерти. И лишь стремление к мученической кончине подстегивало его, заставляя действовать. Он искал смерти, и в этом искании был мужественнее самого мужества. Он алкал тернового венца, и эта алчба закрывала от него человеческую правду. Или не верил он, что глина и прах, из которых слеплено человеческое тело, приняли образ Божий? Не верил, что прикосновение рук Творца сообщило этой глине нечто возвышенное и достойное любви, что об этом никогда нельзя забывать? Быть может, горе и радость, труды и бессилие, раздоры, слабость, страстные метания и вообще все то, что всегда будет ранить и задевать человеческую мысль, представлялись ему недостойным внимания. Быть может, он считал душу чем-то отдельным от тела и полагал, что телесная оболочка оскверняет это великое подобие Божие. Быть может, отказано ему было в мудрости, что зовется живою любовью, склоняющейся к тем, кто ошибается. Войтех был строг. Был нелюдим, желал смерти, и земные дела оскорбляли его.

Меж тем князь Болеслав II как рачительный хозяин, как человек, закаленный ударами мечей, изменами и жаркой любовью, заботился о своем государстве. Чехия расцветала, и близилось время, когда под этим названием объединятся все владения племен. Так, то достигая удачи, то преследуемый неудачами, жил Болеслав в заботах и счастье. Он был человек дела; могучее дыхание вздымало его грудь, он не считался с призраками, не страшился увещеваний Войтеха и полагал, что вправе смотреть на епископа как на своего капеллана.

Однажды возвращался Болеслав с охоты. Спешил, был голоден, радостно разгорячен, да и вся дружина его вела себя не очень-то мирно. Куда там! Смех, хохот, шутки не оставляли места ни рассудительности, ни учтивости.

Что же до внешности охотников, то следует сказать: все они по старому обычаю одеты были в меха и звериные шкуры, за плечами у них торчали колчаны со стрелами, в руках — лук, или дротик, или окровавленный нож.

Оглядев свою свиту, Болеслав подумал, что они смахивают скорее на дьяволов, чем на знатных людей, и это его рассмешило. Смеясь так и озираясь, заметил он единственного человека, одетого в облегающий камзол и плащ, застегнутый драгоценной пряжкой. Человек этот, хранивший серьезный вид, принадлежал к роду Славниковичей — то был какой-то родственник зличского князя, и с неохотой следовал он в свите Болеслава. Это было написано у него на лбу.

Князь хотел было заговорить с ним, но в этот миг кто-то из верной дружины Болеслава затрубил в рог; при этом трубивший привстал на стременах, бросил поводья и, предоставив полную свободу своему жеребцу, всю силу вложил в звуки рога. Трубил же он так, что у людей заложило уши, и они, пожалуй, оглохли бы, если б трубач не расхохотался.

Когда эта славная музыка оборвалась, Болеслав, указав рукой на Славниковича, велел ему протрубить еще громче. Вельможа с кислым видом обнаружил нерешительность. Тогда дружина разразилась громкими криками, грубыми и насмешливыми. Люди наперебой орали:

— А ну-ка подуй! Затруби!

— Да камзол-то скинь!

— Ухватись за рог, как за ручку жбана!

Слыша эти насмешливые выкрики и осознав, что князь в третий раз повторяет приказ, Славникович схватил рог и дунул в него с такой злостью, с таким необузданным гневом, что звук вышел подобный грому.

— Добре! Добре! Добре! — вскричал Болеслав. — Рог — твой, и отныне я желаю слышать только твой рог.

Тут он послал к черту Вршовича — ибо первый трубач, посрамленный, принадлежал к этому роду — и под несмолкаемый хохот продолжал хвалить нового трубача.

Позднее, когда дружина сидела уже за пиршественным столом, между первым трубачом и тем, кому был передан рог, завязалась перебранка. Один слегка задел локоть другого, и этот незначительный случай послужил им предлогом для ссоры. Подлинная причина, разумеется, была более давнего происхождения: с одной стороны — ненависть и зависть рода, рвущегося к власти, с другой — презрение того, кто родился вельможей и смотрит свысока на бедняков, цепляющихся за мантию государя. Последнее относилось к роду Вршовичей: они действительно всем были обязаны князю. Владения их были скудными, а имя не слишком знатным.

С каждой минутой все резче становилась перепалка, и скоро от угроз стороны перешли к действиям. Человек из рода Вршовичей перебросил конец звериной шкуры через левый локоть, чтоб не мешала свободе движений, и правой обнаженной рукой схватился за охотничий нож. У Славниковича мелькнула было такая же мысль, но, увидев оружие в руке противника, он решил его унизить, себя же показать достойнее того, кто первым хватается за нож, и принялся осыпать его бранью, добавив:

— Я сделаю так, чтобы епископ Войтех наложил на тебя проклятье, ибо ты бесцельно угрожаешь высокородному, а значит, ты не человек, а собака, и жизнь твоя собачья!

Вршович, разъяренный оскорблениями и упоминанием имени епископа, ударил обидчика и вонзил ему нож в сердце.

Все это произошло в дальнем конце залы, но князь заметил шум, услышал крик. Он сдвинул брови, а вельможи, опасаясь его гнева, окружили его прежде, чем он успел спросить, что случилось. И лишь когда лицо Болеслава снова прояснилось и веселье вернулось к нему, придворные решили, что пора поведать о происшествии. Старый вельможа, славившийся красноречием, приблизился к князю и заговорил о том, что когда человека охватывает злоба, он часто поступает опрометчиво. Добавив, что люди епископа — супостаты князю, он рассказал наконец о том, кто был убит и как был нанесен удар.