Геннадий Семенихин - Новочеркасск: Роман — дилогия

В вестибюле толкалось несколько молодых людей. Павел приблизился к одному и спросил Якушева.

— Вам Якушева? — отозвался добрый голос. — Сейчас, сейчас. У нас окончилась репетиция, но он еще не выходил. Позвольте, да где же он запропастился? Саша, Саша!.. — крикнул незнакомец, но в вестибюле никто не отозвался. Павел уже стал терять всякую надежду на встречу, как вдруг артист оживленно воскликнул: — Позвольте, да вот же он, по лестнице спускается! Ловите, пока не скрылся.

Павел оробело поднял голову. По той самой широкой лестнице с белыми мраморными ступенями, по которой ежедневно сотни людей поднимались в зрительный зал, в эту минуту спускался только один человек. Одетый в изящный черный костюм, модные туфли с длинными носами, он медленно переступал с одной ступени на другую, и по одному этому можно было догадаться, что человек о чем-то сосредоточенно думает. Несколько грузный, начинающий лысеть, с добрыми чертами рыхлого, полного лица, он ничем не напоминал Якушеву младшего брата, которому в свое время приходилось и манную кашу варить, и штанишки штопать, и мокрый нос старыми полотенцами вытирать, если в запасе не было чистых носовых платков.

Честное слово, если бы Павел полчаса назад встретил его на Невском проспекте или на улице любого другого города, он бы равнодушно прошел мимо. В довершение ко всему на мягком носу этого человека прочно сидело похожее на велосипед пенсне, так изменявшее внешность. Большой лоб с залысинами был прорезан полосками морщин, а губы сжаты в одну тонкую линию. Сняв пенсне, он близоруко вглядывался в спешившего навстречу человека. Но Павел, увидев его серо-синие глаза, встретив их такой родной взгляд, прыгал уже через две ступеньки навстречу, отбросив последние сомнения. Тот настороженно остановился:

— Вы, что ли, меня искали? — осведомился он без особого интереса. — Я вас, извините, не припоминаю…

— А вы из Новочеркасска? — срывающимся голосом спросил Павел. — Вы жили в маленьком старом флигельке на Почтовом спуске? Так ведь?

Пенсне задрожало в руке у спускавшегося по лестнице.

— Подождите, а вы?

— Да какого же черта! — выкрикнул Павел. — Неужели ты не узнаешь меня, братишка!

И тогда Александр Сергеевич бросился ему на шею, весь задрожал от смятения и, обняв, долго не разнимал своих рук.

— Уходим отсюда немедленно! — воскликнул он наконец. — У меня сегодня такой день, такой день!.. А вечером совершенно свободен. В «Астории» приличный номер предоставили. Так что до утра будем исповедоваться друг другу.

По пути они зашли к Елисееву. Александр, по-видимому решивший блеснуть своим гостеприимством, набрал вин и закусок. Извозчик подвез их к гостинице с особым шиком: из общего человеческого сословия он, вероятно, всегда выделял категорию людей среднего достатка, которые неожиданно обрели деньги или решили щедро угостить близкого. Александра он тотчас причислил к ним, еще раз подумав, что люди из этой категории и добрее всегда, и дают на чай больше.

Через какой-нибудь час братья сидели за богато накрытым столом. Номер с умывальником, платяным шкафом, кроватью, высоким окном и диваном отнюдь не производил впечатления фешенебельного, и от этого стол, заставленный тарелками, бутылками, бокалами и всевозможными соусниками, казался особенно обильным. Павел поймал себя на мысли, что еще никогда не сиживал за таким. Чего только не было на белой скатерти этого стола! Александр пичкал его, как мог.

— Возьми икорки, Павлик, восхитительная! Может, она с нашего Дона, из Азовской дельты. А балычок белужий выше всяких похвал, так и тает во рту! Им рюмочку шустовского коньяку закусывать одно великолепие. Так и вспоминается ходячее петербургское изречение: «Выпьем рюмочку-другую шустовского коньячку!» Побалуйся малость. А я, извини. Завтра у меня партия в опере, и, знаешь, что случилось? Я и во сне такого не мог бы представить! Должен был выступать сам Собинов, но приболел. Произошла перестановка, и на мою долю партия юродивого выпала. И петь придется на глазах у великого Собинова. Он в директорской ложе будет сидеть. Поэтому бокал шампанского с тобой я выпью, но не больше. Благо, оно не слишком холодное. А то у меня хрипы какие-то в груди иногда бывают.

— Да бог с ними, о твоим шустовским коньяком, шампанским и со всеми утонченными буржуйскими кушаньями! Если бы перед нами на тарелке были всего две картошки вареных да кус хлеба, разве от этого наша радость потускнела бы! — восклицал Павел с восторгом, вглядываясь в открытое лицо младшего брата. — Шутка ли сказать, в столичной опере, в лучшей нашей опере дебютируешь…

Александр сделал протестующий жест:

— Не торопись, Павлуша. Собственно говоря, я еще никакой не дебютант, всего лишь учусь на последнем курсе консерватории. Однако и это большая честь и победа.

— Еще бы! — засмеялся старший брат. — Но как все это произошло? Насколько я знаю, в нашем роду голосов никогда не было. Дед наш Андрей лишь дикие казачьи песни играл, да и то подсвистывал в основном. Отец на своем веку и вовсе ни одной песни не спел, мне тоже медведь на ухо наступил. Да и ты, когда на моей памяти пешком под стол ходил, соловьем тоже не заливался. И вдруг…

— Не надо об этом, Павлуша, — остановил его брат. — Давай лучше выпьем за память об отце. Все-таки мы ему рождением своим обязаны и тем, что рода Якушевых продолжателями стали.

— Как? Разве он умер? — растерялся.

Павел. Брат с укоризною поглядел на него.

— Не знал, Саша, — ответил Павел. Он наклонил отяжелевшую голову, взялся ладонями за виски и горестно вздохнул. — Не знал, — повторил он. — Да и где ж знать! Слишком тяжелой была жизнь, чтобы показываться в Новочеркасске… У тебя залитая светом сцена оперного театра, а у меня аресты, ссылки, побеги и снова ссылки.

— Я догадывался, — взволнованно перебил его Александр. — Вскоре после твоего ухода из дома на шахты в Александро-Грушевск к нам жандарм приходил. Потом деньги рабочие приносили. Я еще учился в гимназии, не все понимал. Думал, ты кого-нибудь убил или ограбил.

Павел грустно усмехнулся:

— Братишка, да разве я похож на бандита?

— Нет, конечно, — смешался Александр, — однако бомбу в какого-нибудь губернатора ты бы мог бросить.

— Мог бы, Саша, если бы мне приказали, — твердо ответил Павел. — Но дело в том, что мы, большевики, отвергаем подобные методы борьбы с существующим строем. А что касается твоего вопроса, смог бы я убить врага или нет, одно могу сказать: наш знаменитый дед, спасший в восемьсот двенадцатом году боевое знамя, действительно убил ненавистного всем помещика Веретенникова. Но его же никто не считает на Дону бандитом.

Александр потер свой широкий лысеющий лоб.