Геннадий Семенихин - Новочеркасск: Роман — дилогия

Картину эту из раскрытого окна видел Степушка Коноплев, мрачный кузнец, у которого силушки хоть отбавляй.

— Слышь, Маня, — обратился он к своей рослой супружнице, возмущенный действиями Степки Балагура, — а чего это женатик с детворой связался? Я тоже Степка, но я же с детворой никогда не связываюсь.

— Степушка, — вздрогнула та, — неужели и ты пойдешь? Да поостерегись.

— Да я что, — неопределенно ответствовал кузнец, — я, может, и нет. Только посмотреть на них схожу. — Но волосатые его пальцы уже по самый локоть засучивали рукава сатиновой синей рубахи. И по прошествии пяти минут громадная фигура кузнеца уже неторопливо передвигалась среди дерущихся. Словно молотом по наковальне, бил он по чужим головам, скулам и подбородкам. Еще проходил час, и ни одна из сторон не одерживала явного верха. И тогда заволновались старики. Те, чьи виски уже были одеты в седину, но в руках еще оставалась значительная доля былой силушки.

— Слышь, Яша, да разве в наше время на кулачках так дрались? С самого ранья тычутся, как кочеты, и никакого толку. Только наскакивают друг на дружку, а ударов нетути. Чего мы будем сидеть на завалинках, Яков, как распоследние инвалиды? А ну, геть в самую кучу! Давай им покажем, как в старину рубились.

И бросались старики в самую гущу сражавшихся с грозным свистом и гиканьем, с каким в былые времена на лихих скакунах с шашками наперевес мчались на самого Гирея или еще на какого-нибудь другого хана. Бывало и так, что неприятельский кулак сразу сбивал с ног одного из стариков, но, памятуя жестокий закон «не бей лежачего», дерущиеся обходили поверженного до той поры, пока он не поднимался и снова не шел на них во весь рост, еще более распалившись в своей ярости от понесенной неудачи.

Сейчас за ходом неравного кулачного боя Матвей Иванович Платов наблюдал с нарастающим беспокойством, недовольно про себя думал: «И черт его дернул, этого старого хрыча Аникина, вмешаться в драку. Намнут ему кости так, что до самого рождества христова трещать будут. На его месте пора бы на землю-матушку падать и живота просить, да разве он так поступит».

Если бы знал атаман, с чего и почему началась потасовка, то, наверное, помрачнел лицом. Дениска Чеботарев и Аникин шли, мирно беседуя, по городку, лузгая семечки и обсуждая мирские новости. И вдруг один из повстречавшихся верховых, сын богатея Кумшатского, язвительно крикнул:

— А ты, дед Аникин, до сих пор беспачпортных кацапов у себя держишь? Смотри, в сыскной части проведают, добра не жди.

— Чегой-то? — ощетинился тотчас же Лука Андреевич. — Кто тебе позволил со мною этак разговаривать? Зараз я тебе ноги повыдергиваю из того места, откуда они растут.

Дениска Чеботарев отряхнул ладони от семечковой шелухи и погрозился тоже:

— Катись-ка подальше, кугут несчастный, пока сопатка цела.

— Свою побереги, — огрызнулся Кумшатский, наступая грудью на Чеботарева.

— Подумаешь, застращал.

Дениска, ни слова не говоря больше, тычком ударил его в лицо, и драка завязалась.

На глазах у атамана четверо верховых уже оттеснили двух оборонявшихся почти к самому рынку. Их победа казалась бесспорной. И вдруг от базарной площади на подмогу отступающим, на ходу сбрасывая с себя ремень, белую холщовую рубаху и грубые крестьянские бахилы, рванулся плечистый, высокого роста парень. Голый по пояс, он был страшен в своем яростном, необузданном порыве. Выбрав самого рослого из преследователей, он ударил его в подбородок, и так сильно, что тот, громко застонав, обеими руками схватился за челюсть и стал кататься по земле. Трое оставшихся мгновенно сообразили, что прибежавший на помощь парень и есть самый грозный противник. Они дружно набросились на него, оставив в покое изрядно поколоченных Аникина и Чеботарева. Однако парня это нисколько не смутило. Сделав вид, что бросился наутек, он описал замысловатую петлю и внезапно вырос перед вторым преследователем. Удар по скуле — и тот с отчаянным криком отскочил в сторону.

— Э-ге-ге! — закричали одобрительно в толпе. — А ведь по-нашенски бьет, по-донскому. Что за казак, ребятушки? С какой улицы?

Незнакомец, оголенный по пояс, уже бил третьего, успевая подставлять литую смуглую спину четвертому, чтобы удары того приходились по ней, а не по лицу. Тем временем старик Аникин и его любимец Дениска Чеботарев, уже успевшие отдышаться, бросились на помощь своему избавителю, но были остановлены его дерзким выкриком:

— Не мешайте, я сам!

И он действительно раскровянил третьему нос, а за четвертым, бросившимся от него стремглав, не стал гнаться.

Платов посуровевшим взглядом наблюдал всю эту сцену, и брови его неодобрительно хмурились. Он знал в лицо почти всех казаков Черкасского городка. Да что там в лицо! Знал по фамилиям, именам, а то и прозвищам, потому что с одними часто сталкивался в войсковой канцелярии или на войсковом кругу, других навещал в дни праздников, именин либо свадеб, не говоря уже о том, что со многими ветеранами ходил под татарские и турецкие пули во время громких баталий, делил зной и холод в дальних изнурительных походах. Этого он не знал. Высокий парень, как был голый по пояс, так и шел прямиком к заборчику, которым был обнесен базар черкасский, размахивая зажатой в кулаке грубой рубахой, так не похожей на одежду даже самых бедных казаков. Свесившись с седла, Платов приказал одному из своих телохранителей:

— Платошка! А ну, подведи-ка ко мне всех этих казаков, и битых и небитых.

Верный служака немедленно бросился в самую гущу толпы. Кто-то, видно, успел шепнуть парню, что в таком виде не подобает представляться атаману Войска Донского, итог стал поспешно натягивать на себя рубаху и подпоясываться. Платов не выдержал ожидания, легонько тронул коня посеребренной шпорой, натянул повод. Конь ходко двинулся вперед по образовавшейся людской просеке. Парень успел рукавом смахнуть с разбитой губы сукровицу, когда конь, всхрапывая, остановился. Пожилой Аникин, Дениска Чеботарев и четверо верховых драчунов в растерянности стояли за спиной у плечистого парня. Их лица были в синяках и кровоподтеках. Увидев перед собой сверкающее седло, мундир с орденами и эполетами, парень оробел и замер.

— Ты кто будешь? — властно спросил Платов.

— Андрей Якушев, — оторопело пробормотал парень.

На смуглом высоком лбу атамана прорезались морщинки, и, ощущая новый приступ досады, он пробормотал:

— Гм… что-то не припоминаю такой фамилии.

В эту минуту, все еще держась за разбитый нос, сквозь толпу к Матвею Ивановичу протиснулся Лука Андреевич Аникин, негромко сказал:

— Он из тех, кого мы в грозу из Дона вытащили.

— А-а, — неопределенно произнес Платов и, насупившись, неодобрительно кивнул на стоявших поодаль четверых побитых верховых казаков, прикладывавших медные пятаки к глазам и скулам. — Ты что же, из пришлых, значит?