Жорж Бордонов - Кавалер дю Ландро

— Закройте ворота. Пусть лошади успокоятся, потом мы их поймаем, — распорядился Форестьер.

Он вышел на середину двора, не обращая внимания на бешеный круговорот табуна, оглядел распростертые на снегу тела и вновь обретенным решительным военным шагом вернулся к дому.

— Это я называю прекрасной работой! Ты, старина, обойди все кругом. Посмотри, нет ли тут кого-нибудь еще. Нет, стой, я пойду сам… А вы уберите трупы и подметите двор. Затем займитесь лошадьми.

Скоро в отряд начали приходить все новые и новые добровольцы, неизвестно как узнавшие о происшедших событиях. Те, кто умел держаться в седле, ежедневно патрулировали окрестности. Форестьер обрел свою прежнюю активность. Он снова «держал в руках» округу. Вскоре он перестал довольствоваться засадами на отдельные мелкие отряды синих. Шуаны перешли к активным действиям, начали нападать на гарнизоны и казармы республиканцев, захватывать обозы с продовольствием, фуражом и оружием. Шаретт, Сапино, Марини и Стофле также нанесли удары по вторгшимся войскам в зоне своих действий. И напрасно Конвент издавал все новые и новые приказы и распоряжения. Напрасно власти в Нанте вешали, расстреливали и посылали людей на гильотину. Не помогало и то, что с неудачливых генералов срывали погоны и они также клали головы под нож гильотины. Почти побежденная, растерзанная Вандея наносила удар за ударом! Повсюду ходили разговоры о скором большом наступлении, возможной победе, если удастся объединить все силы. Страх уступил место гневу. Все возвращалось к своему началу. Не было ни побежденных, ни победителей, друг против друга поднялись два разъяренных зверя.

Ублоньер не видела больше других «гостей». Форестьер оставил в усадьбе лишь десяток самых надежных людей, но сам возвращался туда при малейшей возможности. Маленький шевалье поднялся с постели, но все свое время проводил перед камином, забившись в угол кресла. Когда с ним заговаривали, он опускал голову и отвечал мычанием или, если продолжали настаивать, своим странным ржанием. Затем он впадал в молчаливое оцепенение. Перрин нежно заботилась о нем. У нее самой было четыре сына, но в живых остался только один. Трое погибли в девяносто третьем, вместе со своим отцом. Она пыталась приручить несчастного ребенка. Несмотря на свое горе, она пела ему песни: старый способ успокаивать детей. Она доставала для него белую муку и сахар, оставляла самые вкусные кусочки. Но даже есть приходилось обучать его заново. Часто он отбрасывал в сторону ложку и начинал лакать суп прямо из тарелки, как собака. Иногда его внезапно охватывала дрожь, но он упрямо отказывался лечь в постель. Тогда Перрин закутывала мальчика в одеяло прямо в кресле, и он, согревшись, засыпал. Женщина садилась напротив него, положив скрещенные руки на колени, и долго смотрела на бледное, худое лицо. Всю свою материнскую любовь, все нерастраченное душевное тепло она перенесла на этого ребенка.

— Хорошо, что он окружен любовью, несмотря ни на что, — говорил Форестьер. — Хорошо, что ты к нему привязалась. Это его поддерживает. Надо надеяться, Перрин. Продолжай заботиться о нем. Чем дальше, тем больше я соглашаюсь с аббатом. Он нас понимает! Он нас слышит! Его сознание где-то рядом…

— Да услышит вас Бог! Что меня больше всего тревожит, так это то, что малыш никуда не выходит. Он не хочет даже двигаться. Его ноги слабеют, они высохнут без работы.

Элизабет появилась в жизни шевалье в середине весны, с первыми цветами. Она приходилась ему кузиной и была его ровесницей. На ферму она пришла со своей матерью, мадам Сурди, и Форестьером. Мадам Сурди почему-то нравилось походить на крестьянку. Она была одета в линялое, когда-то голубое бумазейное платье, на голове у нее был толстый шерстяной платок, а на ногах грубые башмаки, перетянутые веревкой. В корзинке, которую она поставила на стол, лежало белье и кусок серого хлеба. Перрин узнала ее и присела в реверансе, но мадам Сурди расцеловала ее со словами:

— Мы с тобой сестры по несчастью. Я так же, как и ты, вдова. У меня никого нет, кроме моей крошки. Мне даже меньше повезло: наше имение Сурди разорено.

— О! Мадам…

Маленький Ландро зашевелился в своем кресле. Нервный тик передернул его бледное лицо. Мадам Сурди подошла к нему. Несмотря на свой маскарад, она сохранила походку и поведение благородной дамы. Руками слишком тонкими и слишком ухоженными — ах, как выдавали они свою хозяйку — она убрала непокорные волосы с лица мальчика, погладила его по щеке. Ребенок отшатнулся, как от укуса осы. Дама продолжала его ласкать. Она опустилась на колени, чтобы быть к нему поближе, лучше его видеть. Он заржал. Элизабет весело рассмеялась, у нее был чудесный тоненький голосок:

— Мама, да это же жеребенок, а не мальчик! — удивилась она.

— Подойди сюда, вместо того, чтобы болтать глупости. Ты не узнала своего кузена?

— Нет, конечно, нет!

— Посмотри внимательнее.

— Нет и нет, это не он.

— Это он, моя дорогая. Без всякого сомнения, это Юбер дю Ландро. Но в каком он состоянии!

— Мадам, — сказала Перрин, — я делаю все, что в моих силах.

— Тебя никто не упрекает, — подал голос Форестьер.

— Но вы его у меня не заберете?

— Нет. Мадам Сурди останется в Ублоньер, с твоего разрешения. Ее дом разрушен. Она убежала, брела от фермы к ферме, пока не наткнулась на нас. Здесь она пока остановится.

— Буду счастлива, командир. Я первый раз счастлива с того времени как… С того времени…

Прошло несколько недель. И те, кто знает, чем закончился этот период в истории страны, сказал бы, что вокруг Ублоньер начали сгущаться тучи. Но в жизни Юбера дю Ландро произошло очень важное событие. Но прежде надо сказать, что Элизабет пыталась развлекать мальчика, однако он почти не реагировал на ее попытки. Ничего, кроме мычания, судорожных жестов и странного ржания, не удавалось от него добиться. Однажды — один милосердный Господь знает почему! — ей пришла в голову мысль поцеловать его. И он, о чудо! — он словно ожил под ее нежными губами! Медленно протянул свои тонкие тщедушные пальцы к ее волосам, дотронулся до них, и все, кто был в это время в комнате: Перрин, мадам Сурди, два шуана, сидевших за столом, услышали:

— Прекрасно! О! Как это прекрасно…

Юбер дю Ландро вновь обрел способность говорить! Он выздоровел!

Уже знакомый нам пожилой господин снял нагар с восковой свечи, тщательно прочистил гусиное перо, почесал висок. Не будем судить его слишком строго. У него было, насколько я его знаю, и это видно из его записок, горячее сердце и чистая душа, что вообще было присуще в то время людям в этой части страны. После потрясений революции и наполеоновской эпопеи он снова вернулся к жизни, которую и должен вести человек! Каждый день он начинал с молитвы, благодарил Бога за то, что живет! В любой мелочи он находил повод для радости. Впрочем, вернемся к нашей истории. Этот господин пишет в своих воспоминаниях: