Антонин Ладинский - В дни Каракаллы

Навстречу нам бежал по пыльной деревенской дороге Теофраст. Белозубый пройдоха уже успел, очевидно, завести в здешних местах приятные знакомства и радостно приветствовал своего господина. У ворот стоял с палкой в руке Нумерий. Он был в домотканом грубом плаще с капюшоном и добродушно улыбался всем своим широким рябым лицом.

Делия вошла в дом, пахнувший сыростью. Видимо, Вергилиан был растроган и со слезами на глазах смотрел на полузабытые предметы, которые снова выплывали в памяти из детских лет, и на статую Минервы в атриуме, покровительницу дома Кальпурниев. Поэт возблагодарил богиню за благополучное возвращение к пенатам почтительным поклоном, но, заметив, что Делия посмотрела на эту сцену с явным отвращением, нахмурился.

— Не презирай меня. Сто лет в этом доме славили Минерву.

Делия ничего не ответила.

— Я почитаю не мрамор, из которого сделана статуя, а идею разума, воплощенного в ней, — грустно добавил поэт.

Вечером за трапезою снова разговор зашел о разуме. Вергилиан удивлялся гению эллинов, что могли с такой ясностью постигать вселенную и ее устройство.

— И некоторые утверждают, — взволнованно рассказывал он, — что планеты, в том числе и наша земля, подобны огромным шарам, вращающимся вокруг небесного огня в прозрачных, как хрусталь, сферах, издающих божественную музыку.

Делия широко раскрыла глаза.

— Почему же мы ее не слышим?

— Потому, что уши нам заграждают земные звуки.

— Тогда кто внимает этой музыке сфер?

— Мудрец, отрешившийся от всего земного.

После неоднократных разговоров я знал, во что верил Вергилиан, вернее — что он не верил в богов и сомневался во всем. А мой дорогой Аполлодор учил меня, что мир родился из огня. Не из того обыкновенного огня, в котором сгорает полено, а из божественного пламени, и в него же со временем превратится.

Как далеко все это было — беседы с учителем, прогулки в той дубовой роще, где находилась гробница Овидия… Мое детство ушло навеки. Я подумал, что, вероятно, Томы покажутся мне по возвращении тихим захолустьем, после этих громад, колонн, нимфеев. Но я был уверен, что мой учитель и поэт Вергилиан стали бы друзьями, если бы им суждено было встретиться на земле.

Делия считала себя христианкой в часы умиления перед волей небес. Она не понимала, о какой гармонии говорит Вергилиан, утверждая, что в ней достигается равновесие блага и страданий.

— Твоя гармония для просвещенных, — говорила она, — а что делать с нею простым людям, как я и другие?

А я еще был полон надежд. Мне одинаково казалась прекрасной земля, светило ли солнце, шел ли дождь, от которого приятно пахнет смоченной пылью. Даже в печальных воспоминаниях я находил горькую радость и ждал от жизни новых чудес. Мне помогали моя молодость и то предвкушение любви, что делает мир для человека полным смысла и значения. Мне сопутствовали также моя братская нежность к Грациане и тайная, скрытая от всех любовь к Маммее.

Текли мирные дни в Оливии… По утрам мы любовались из окон зеленым морем и лиловатым островом Прохита. Над крышей летали с печальным щебетом ласточки, учившие своих птенцов первым полетам.

Нумерий кричал на дворе рабыне:

— Элея, принеси кувшин воды!

Мы шли к морю. Сидели там под сенью смоковницы и, насладившись морским воздухом, возвращались домой, чтобы подкрепиться пшеничным хлебом и оливками, козьим сыром и медом.

Иногда мимо проходил корабль, так близко, что можно было рассмотреть его снасти и даже лица корабельщиков. Корабли направлялись в Рим, они везли пшеницу и баранов или оливковое масло из африканских портов.

Что происходило в Риме — мы об этом беспокоились мало, и никто не писал Вергилиану, а о местных событиях получали сведения от Нумерия, отправлявшегося каждое утро в соседний городок на рынок, или от рыбаков, приносивших нам в кошнице серебристых рыб. Но однажды появился неожиданно Скрибоний, с посохом в руках, в изорванной тунике, с огромным синяком под глазом, и горестно воздел руки к небесам.

Вспомнив о приглашении Вергилиана, он отправился пешком в Кумы, с пятью сестерциями в кулаке и с надеждой, что кто-нибудь посадит его на попутную повозку, если он будет рассказывать занимательные истории. Так Скрибоний добрался до Вольтурна и там завел дружбу с горшечником. Ремесленник вез в Кумы сосуды своего производства и с удовольствием взял веселого путника с собой, так как вдвоем было безопаснее ехать. Но в пути на них напали разбойники, может быть, те самые рабы, что убежали от Веспилона. Они жестоко поколотили горшечника, цеплявшегося за свое добро, разбили сосуды и угнали мула. Досталось и Скрибонию, пытавшемуся увещевать разбойников: «Злодеи, имейте хоть каплю жалости!»

В довершение всего латроны отняли у путников дорожные плащи и скрылись. Проклиная судьбу, Скрибоний и горшечник кое-как добрели до ближайшего селения, где их приютили сердобольные люди, и оттуда поэт поплелся в Оливий. На глазах у Делии были слезы.

— Бедный Скрибоний! Выпей вина, это подкрепит тебя.

— Только не разбавляй его водой, — ворчал пьянчужка, — не люблю, когда нимфы вмешиваются не в свое дело.

С удовольствием вымывшись в огромном глиняном сосуде, служившем в Оливии испокон веков для омовения, и облачившись в чистую тунику, которую предложил ему из числа своих одеяний Вергилиан и потому непомерно длинную, несчастный немного пришел в себя и стал передавать римские новости:

— В Риме все по-старому. Император на Востоке. Война продолжается… хотя нет больше извещений о победах… Лавиния… Помнишь Лавинию? Наложила на себя руки.

— Не могла пережить смерти Акретона?

— Нет, его она уже забыла. Оказывается, Соэмида отбила у нее мима Пуберция… А дочь твоего карнунтского приятеля, у которого ты покупал кожи…

Вергилиан весь обратился в слух.

— …сочеталась браком с каким-то трибуном.

— Вот как…

В голосе Вергилиана слышалось равнодушие. А я был уверен, что у него сжалось сердце. Хотя, может быть, судьба знала, что так лучше для него и для Грацианы. И для Делии…

Вергилиан стучал пальцами по мраморному столу.

— Я знаю трибуна. Его зовут Корнелин.

— Может быть, и Корнелин.

Уверенный, что нельзя повернуть вспять даже одно мгновение из прошедшего, Вергилиан вздохнул.

— Трибун увез ее куда-то к границам Армении…

— Грациану?

— Дочь карнунтского торговца. Ее супруг теперь префект легиона. За него замолвил словечко императору Дион Кассий. Все говорят, что он весьма достойный воин, и многие принимают в нем участие.

Для Вергилиана это было только незначительным эпизодом в его жизни. Мне же стало грустно, что Грациана промелькнула передо мной прелестным видением и вновь растаяла где-то на далекой армянской границе.