Антонин Ладинский - В дни Каракаллы

— Но особенных причин для радости как будто бы нет, — рассмеялся он.

— Не понимаю тебя, — обернулся к нему Скрибоний.

— Разве ты не слышал о том, что происходит на Дунае?

— Что там стряслось?

— Будто бы варвары вновь угрожают римским пределам.

— Ах, они угрожают римским пределам с тех пор, как я существую на свете, и даже значительно раньше!

Вергилиан движением руки отослал прислуживающего раба, стремглав бросившегося к выходу.

— Неужели тебя не беспокоит, Скрибоний, что Риму будет нанесен новый ущерб?

— Если пострадают виноградники, то я возражаю.

— Ты вечно шутишь. А я иногда спрашиваю себя: что будет с нами, если варвары победят Рим?

— Хотел бы я посмотреть на эту любопытную картину.

— Но ведь тогда все погибнет от огня и меча! Академии, храмы, библиотеки, даже твои стихи.

— Пусть погибают, все равно мне от них мало пользы.

— А Рим?

— О Риме нам трудно с тобой говорить.

— Почему? — удивился Вергилиан.

— Потому, что мы с тобой кровно заинтересованы в его существовании. Уверяю тебя! Ты помогаешь дядюшке торговать кожами и надеешься получить от него наследство, а я жду случая разбогатеть, если мои стихи понравятся какой-нибудь старой вдове. Поэтому мы всегда будем утверждать, что наш порядок жизни самый справедливый, а варвары — злодеи.

— Но ты замечаешь все-таки, что в воздухе чувствуется какая-то тревога? Как бы первые порывы ветра? Предчувствие бури? Римский корабль содрогается…

— Поэтичное сравнение республики с кораблем несколько устарело. От подобных метафор наши стихи утеряли свежесть. Я считаю, что нет причин волноваться и все идет своим чередом. Дерево растет, жадно пьет соки из земли, приносит плод и увядает. Так и республика. О чем же нам беспокоиться?

Вергилиан неожиданно спросил:

— Что, по-твоему, побуждает варваров стремиться в римские провинции?

— Я беседовал однажды в субуррской таверне с человеком, который неоднократно имел случай бывать за Карпатами и спускался по реке Вистуле далеко на север, до самого моря, где на песчаных побережьях находят янтарь. Он выполнял торговые поручения патрона, какого-то торговца кожами в Карнунте…

Имя торговца не Грациан Виктор?

— Может быть, и Грациан Виктор или что-то в этом роде. Путешественник рассказывал мне, что далеко за Карпатами передвигаются многочисленные племена, теснят соседей в поисках пастбищ и удобной для хлебопашества земли. Эти люди считают, что римская пшеница лучше северного ячменя. Или бывает так, что где-то саранча пожирает посевы, песок пустынь заносит луга

— и вот целые толпы варваров двигаются на нас, побуждаемые голодом. Ведь у них множество детей, а дети требуют пищи. Мой собеседник жил среди варваров и наблюдал их нравы, видел много любопытного. Удивительнее всего, что они собирают зерно в общественную житницу и все у них общее.

Вергилиан спросил:

— Твой путешественник не утверждал, что и жены у варваров общие?

— Нет, он, наоборот, рассказывал, что там никто не прикасается к чужой жене.

Вергилиан рассмеялся.

— Чему ты смеешься?

— Как тебе известно, у нас прикасаются главным образом к чужим.

Скрибоний с удовольствием ел мясо, яйца и пироги, а Вергилиан только пил вино. Он спросил опять, глядя на друга встревоженными глазами:

— Значит, настанет время и мы покинем мировую сцену, где с таким искусством разыгрывали в продолжение тысячи лет замечательную трагедию?

Скрибоний перестал обсасывать жир на пальцах.

— Позволь спросить, Вергилиан: какую трагедию?

— В которой происходит борьба двух начал. Организующего разума и варварского хаоса.

— Вергилиан, ты рассмешил меня до слез! Во-первых, в Риме вообще уже не знают, что такое трагедия, а комедианты изощряют свое искусство в неприличных пантомимах. Для этого требуется не талант, а лишь красивые ноги. Эсхила ставят теперь только у парфян или где-нибудь в полуварварской Ольвии.

Скрибоний повернулся ко мне и спросил:

— В твоих прославленных Томах играют трагедии Эсхила?

Мне пришлось ответить отрицательно, и я даже покраснел, точно нес ответственность за упадок театра в нашем городе.

— Видишь, и там не играют… О чем я говорил? Да… Во-вторых, мой друг, то, что ты называешь организующим разумом, уже не имеет никакой другой цели, кроме сохранения существующего порядка. Но разве можно остановить неизбежное? А хаос, который так презирают эллины, может быть, таит в себе какие-нибудь новые семена.

— Но что будет, когда рухнет Рим?

Скрибоний брезгливо пожевал губами.

— Вероятно, ничего особенного не произойдет. Низринутся с грохотом некоторые здания, будут разрушены храмы? Ну что ж! Придут новые боги. Люди будут носить варварские одежды и, возможно, точно так же рассуждать о гибели духовных ценностей. Ты ведь сам рассказывал, что в Карнунте некоторые римляне уже надели кожаные штаны.

— Квинтилиан учил, как надо носить тогу, но ни слова не написал о штанах. Согласитесь, что без таких людей, как он, в мире победит дурной вкус.

— Не беспокойся об этом. Варвары довольно быстро переймут не только наши пороки, но и риторику.

— Завидую твоему спокойствию, Скрибоний.

— А что же мне остается делать, мой друг? Самое страшное уже случилось. Теперь люди обращаются за разрешением своих сомнений не к философам, а к проходимцам. Проще верить во что-нибудь, чем читать Лукреция. Хотя бы в воскресение мертвых. Как верят в это рабы твоего дядюшки, что трудятся на его землях. Это даже хорошо для него.

— Почему?

— Потому, что таким образом у них будет меньше желания стремиться к переменам в сей временной жизни. А это, как ты понимаешь, вполне в интересах сенатора и ему подобных. И потом, будем говорить откровенно, — мы с тобой не городские префекты. Согласись, что новый бог, обращающийся к обремененным, ближе рабам, чем раскрашенный Юпитер с его любовными историями. Видишь, это уже шаг к иной жизни.

— У христиан не только рабы, но и риторы.

— Им нужна поддержка образованных людей, чтобы состязаться с философами. Но они рассчитывают на миллионы бедняков и недовольных, вот в чем тайна их успеха.

Вергилиан сжимал пальцами ножку пустой чаши и некоторое время играл ею. Я знал, что он восхищался острым умом друга, перед проницательным взором которого, казалось, не существовало никаких преград. Предрассудки не стесняли разум Скрибония, и он мог спокойно взирать на течение событий и на перемены в мире. Это были даже не годы, не жизненный опыт, а особый дар мышления. Такие люди появляются, когда просвещение достигнет своего апогея и начинает уже клониться к упадку.

— Что же будет с нами? — вздохнул Вергилиан.

— Пока еще мы держим рабов в повиновении. Но только страхом. Лишь слепые не видят этого.