Антонин Ладинский - В дни Каракаллы

Откуда-то доносились звонкие упражнения певца, которому, вероятно, казалось, что в бане его голос становится особенно приятным. Под сводами портиков слышались смех, громкие голоса, шум шагов, а наверху, как некое архитектурное чудо, повис в воздухе огромный, сделанный из стекла солярий, ливший потоки света купол, — «святилище солнца», как называли в Риме это сооружение. Вергилиан поднял голову и стал рассматривать чудесное создание человеческих рук. Вдоль же стен повсюду виднелись мозаичные картины: ловля рыб, корабли, синева и зелень морских пейзажей, розовые коралловые острова, дельфины, наяды и бородатый Нептун на морских конях, вспенивших в беге гладь океана.

Наше внимание привлекло также мраморное изображение Септимия Севера. Остановившись перед этим огромным барельефом, Вергилиан делился со мной своими мыслями:

— Взгляни… Все сделано на восточный образец… В Афинах я любовался редкими статуями. Но здесь что-то другое. Обрати внимание! Лицо Севера показано не в профиль, как это обычно делается на конных статуях, а фронтально, хотя конь императора скачет вперед, куда, казалось бы, и надлежит смотреть всаднику. Предполагаю, что такая манера изображать императоров пришла в Рим из Персии. Где-то там я видел подобные улыбающиеся лики царей, обращенные к зрителю, в то время как торс всадников находился в таком положении, в каком должен быть при правильной воинской посадке.

Вергилиан пожал плечами:

— Вероятно, такие изображения более доступны для простых воинов.

— Однако здесь смотрят на него не воины.

— Ты прав. Хотя оно, возможно, предназначалось для какого-нибудь лагеря.

Как всегда, я старался прислушиваться к словам поэта, и мне даже казалось, что я уже смутно постигаю медленные перемены, происходившие в мире.

Осмотр давно закончился. Мы присоединились к гуляющим под портиком, и я невольно ловил себя на том, что заглядываюсь на женские лица. Но Вергилиану в тот день необходимо было посетить префекта города Макретиана, почему-то срочно желавшего видеть Кальпурния. Сам сенатор был прикован подагрой к одру болезни и просил племянника побывать у всемогущего префекта.

Флавий Макретиан, из вольноотпущенников, как с презрением объяснил мне поэт, считался доверенным лицом августа. Попасть в его дом простому смертному было нелегко, но имя сенатора Кальпурния отворяло все двери. Привыкнув ко мне, как к своей собственной тени, Вергилиан потащил и меня на это скучное свидание, и таким образом ничем не примечательный провинциал проник в самое святилище римской жизни.

Макретиан только что получил от императора декрет об увеличении вознаграждения уходящим на покой ветеранам с пяти до шести тысяч денариев, и это спутало всю отчетность. Поэтому приходилось срочно изготовить копии указа, чтобы своевременно разослать их в легионные лагеря и составить новые сметы. Заведенная еще вольноотпущенниками Клавдия, римская государственная машина со всякого рода списками, регистрами, отчетностью и строгой нумерацией действовала без перебоев.

Официя префекта Рима помещалась в его собственном доме. Сам он находился за тяжелой желтой завесой, а перед нею несколько человек дожидались очереди быть принятыми. Из-за завесы доносились голоса. В приемной люди тихо переговаривались между собою.

— Подсчитывают, как торгаши, денарии и модии пшеницы и воображают, что занимаются государственным делом. Кудахчут, как куры.

Я взглянул на говорившего. Эти слова произнес толстяк в тоге, судя по наружному виду сенатор или богатый человек, явившийся сюда с какой-нибудь жалобой. Его собеседник, великан с пышной светлой бородой, легат Британии, презрительно улыбался.

— Тебе угодно, чтобы они были подобны орлам?

Из-за желтой завесы до нас долетал скрипучий голос, действительно несколько напоминавший куриное кудахтанье и явно принадлежавший Макретиану.

— Пиши! «Префекту Четырнадцатого легиона в Карнунт… шестьсот пятьдесят модиев масла первого сорта и восемьсот сорок пять модиев второго…» Написал? Теперь дальше… «Префекту Девятнадцатого легиона…» Валентий! Почему здесь указан первый сорт? Я неоднократно говорил и неизменно повторяю, что масло первого сорта…

Дальше мне не удалось расслышать, о чем говорит префект. Теперь бубнил Валентий, невразумительно в чем-то оправдываясь. Макретиан раздраженным тоном приказал:

— Переписать и ошибку исправить немедленно! И впредь подобных махинаций с маслом мне не устраивать!

От скуки я заглянул в соседний атриум. Там лениво шумел фонтан, и в его водоеме с зеленоватой водой суетливо плавали красные рыбы, от которых вода казалась еще более зеленой.

Толстяк покачал головой:

— Какой вор!

— Кто? — спросил легат.

— Валентий.

Но вот желтая завеса пришла в движение. Кто-то пытался проникнуть к нам через ее тяжкие складки. Наконец материю раздвинули две пухлые руки, и мы увидели красное от усилий или недавней головомойки, одутловатое лицо Валентия. Разговоры умолкли. Плутоватые глаза секретаря перебегали с одного посетителя на другого.

— Устал, — сказал он толстяку, только что обозвавшему его вором, и стал вытирать пот со лба синим платком.

— Еще бы: такая ответственность! — посочувствовал тот, к моему удивлению.

Легат смотрел на Валентия с презрительной усмешкой:

— Скоро вы там подсчитаете модии масла?

Валентий развел руками и лукаво скосил глаза на завесу:

— Ведь от этого зависят судьбы государства!

Он снова скрылся, но спустя минуту опять вынырнул из тяжелых складок и дружески поманил рукой Вергилиана. Поэт прошел под нависшей, как свод, завесой, которую почтительно придерживал над его головой Валентий. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я тоже последовал за поэтом и увидел худого бритого префекта Рима, весьма напоминавшего большую рыбину; Трое скриб что-то записывали скорописными знаками под диктовку Макретиана, водившего пальцем по длинному списку. Увидев Вергилиана, он кивнул ему рассеянно, скользнул недоумевающим взглядом по фигуре юнца, каким я представился ему, и сказал хрипловатым голосом:

— Сейчас переговорим с тобой. Но сначала позволь закончить.

Он обратил нахмуренное лицо к писцам:

— Написали? Перепишите все начисто на хорошем папирусе. Здравствуй, Кальпурний Вергилиан! А где же сенатор?

— Дядя болен.

— Подагра разыгралась? У меня самого повторяются припадки. И, знаешь, неизвестно, по какой причине. То ли я съем что-нибудь неподходящее, то ли… Впрочем… Значит, ты только что вернулся из странствия. Не лицезрел ли августа?

Вергилиан рассказал, смягчая описания, о том, что произошло в Александрии.

Макретиан вытер платком потный лоб. Лицо у него было высохшее, как у мумии, которую мне пришлось видеть в одном разоренном египетском храме. Стол на львиных лапах оказался заваленным бумагами и мешочками с образцами пшеницы. По другую сторону его склонился в почтительном положении секретарий.