Антонин Ладинский - В дни Каракаллы

Путник говорил так еще некоторое время, но бобы уже сварились. Отец зажег глиняный светильник, и мы уселись за стол вместе с нашим неожиданным гостем. Мать подала миску с горячим варевом и протянула каждому по деревянной ложке. Потом принесла для мужчин две плоские стеклянные чаши, так как отец не замедлил сходить к ближайшему виноторговцу и ради гостя приобрел кувшин золотистого, как мед, вина.

Устроив все, как полагается в подобных случаях, мать без излишних слов, так как едва-едва знала греческий язык, предложила страннику:

— Вкуси!

И отец тотчас же наполнил чаши вином.

Так мои родители приветствовали неведомого пришельца, не предполагая в простоте душевной, что в их дом вошел человек, который в будущем нарушит душевный покой их сына, раскрывая перед ним такие книги, какие убивают веру в богов и даже в установленный ими порядок на земле.

Философ возвел глаза к небесам и, осторожно сжимая в обеих руках чашу с ароматным вином, разбавленным горячей водой, возгласил:

— Итак, возблагодарим провидение!

Я тоже посмотрел на потолок, к которому устремил свой взор незнакомец, но ничего там не увидел, кроме скучных, потемневших от дыма досок и щелей.

Отец преломил пшеничный хлеб, весь в приятных для зрения трещинах от печного жара, и мы стали есть похлебку, обильно заправленную чесноком, укропом и тмином.

Мне было тогда немного лет. Я с детским любопытством наблюдал за человеком, точно упавшим к нам с луны, а наш гость продолжал вкушать пищу, не прерывая своих рассказов. Время от времени он с большим удовольствием подносил к устам чашу с вином, но пил его не так, как пьют хмельные напитки корабельщики, опрокидывающие в глотку кувшинами неразбавленное вино, а делал небольшие глотки и смаковал питье, а потом пристойно ставил чашу на стол.

Потерпевший кораблекрушение рассказал нам об ужасах прошлой ночи и в свою очередь расспрашивал отца о том, много ли жителей в городе, кто в нем занимает должности архонтов, существуют ли в Томах школы и в каком состоянии могила знаменитого поэта. Узнав, что мой отец состоит на службе у местного богатого торговца и что он решил сделать меня скрибой, ибо со знанием каллиграфии можно найти работу в любом торговом городе, хотя обычно это занятие и предоставляется рабам, философ похвалил отца за уважение к такому спокойному ремеслу. Далее отец объяснил ему, что патрон отправляет в Фессалонику и Александрию мед, воск и янтарь. Последний варвары доставляют с берегов холодного Сарматского моря.

Отпивая вино из чаши, Аполлодор заметил:

— О янтаре писал еще Тацит, слог которого отличается божественной красотой. По словам прославленного историка, Сарматское море тихое и почти неподвижное. Проживающие там варвары собирают в мелководных местах кусочки этого вещества и продают не имеющие, с их точки зрения, никакой цены камушки, удивляясь, что римляне платят за них большие деньги, или выменивают янтарь на ценные вещи, вроде железных ножей и серпов. Разве это не так? Если бы не наше стремление к роскоши и не обычай женщин украшать себя ожерельями и браслетами, то янтарь еще века лежал бы, как самая обыкновенная галька, на безлюдных побережьях.

— А известно ли тебе, что такое янтарь? — вдруг обратился ко мне с отеческой улыбкой философ, подобревший от вина, еды и оказанного ему приема.

Я покраснел от смущения и ничего не ответил.

— Что же ты молчишь? — пожурил меня отец.

Но философ нравоучительно поднял палец:

— Это не что иное, как застывшая смола.

— Верно, — подтвердил отец, — я сам неоднократно видел в кусках янтаря былинки, а один раз даже какое-то насекомое.

— Что это древесная смола, — продолжал философ, очевидно любитель говорить и поучать, — доказывается тем обстоятельством, что янтарь горит. Попробуй зажечь его, и он будет гореть сильным и пахучим пламенем. А если шар из янтаря подержит в руке невинная девушка, он начинает издавать приятное благоухание.

— А приходилось ли тебе бывать в Фессалонике или Александрии? — спросил отец, проведший всю жизнь в Томах, если не считать поездок в соседние области за медом и воском. Левая нога у него не сгибалась, а морские путешествия требуют большой ловкости, и патрон никогда не посылал отца в эти города на своих кораблях с товарами, хотя и доверял ему во всем.

Заявив, что Фессалоника, на его взгляд, ничего примечательного собою не представляет, Аполлодор стал с видимым удовольствием рассказывать об Александрии.

— Там я провел несколько лет. До сих пор не могу без волнения вспомнить гавань Благополучного Прибытия и лавровые рощи Музея. Нет ничего прекраснее на земле, чем этот город! А его климат и смугловатые женщины с миндалевидными глазами!..

Под влиянием каких-то нахлынувших воспоминаний философ вдруг схватил обеими руками плоскую чашу и жадно припал к ней, точно старался заглушить большую печаль.

Мой отец был простым и неученым человеком, но трудно прожить много лет в эллинском городе и не заметить, что с философами надлежит разговаривать почтительно. Поэтому он поспешил наполнить чашу гостя вином и с уважением спросил:

— Вспомнил свою юность?

Аполлодор ответил со вздохом:

— Никто не рождается старцем. Но вино ваше, — прибавил он точно для того, чтобы замять разговор, — неплохое. Его хвалил еще Плиний!

Беседа перешла на более важные предметы. Удивительно было желание нашего гостя, хотя и подогретое вином, как представляется мне теперь, делить бездну своей учености с такими простыми людьми, как мы. Он разговаривал с отцом, выбирая наиболее выразительные слова, чтобы передать свою мысль. Помню, что в тот вечер он даже попытался объяснить шарообразность земли и рассказать об измерениях Эратосфена.

Производя руками округлые движения, Аполлодор говорил:

— Земля наша есть шар, повисший в воздухе, как над бездною, и солнце совершает суточное обхождение его, восходя каждое утро на востоке и вечером снова погружаясь в воды эфирного океана…

Отец в смущении почесывал голову и решился наконец высказать свое недоумение:

— Все это недоступно для человеческого понимания…

Но так как в этот вечер он осушил не одну чашу вина в честь нашего замечательного гостя, то ему, видимо, было приятно слушать даже о непонятных вещах. Вполне естественно, что я тоже ровно ничего не понял в объяснениях Аполлодора и ныне восстанавливаю эту беседу по памяти.

— Эратосфен доказал шарообразность земли математическими измерениями. Он заметил, во время своего путешествия в Эфиопию, что в дни летнего солнцестояния далеко на юге в полдень солнце как бы заглядывает на дно самых глубоких колодцев. Потом он измерил в Александрии тень и вычислил длину меридиана…