Владислав Ванчура - Картины из истории народа чешского. Том 2

Петр сидел под стражей более полугода, а Якубу посчастливилось улизнуть из чулана господина Ханса уже на следующий день. Произошло это вечером, в часы, предназначенные для пения и треньканья на лютне. Хансовы слути торопились закончить работу. Один из них поставил на край низенького сундучка лишь слегка почищенный кувшин, другой — кое-как подмел конюшню, а третий уже нахлобучивал шапку, спеша к городским воротам, где в вечерние часы собираются поболтать местные говоруны. Там находился пивной лабаз, и хозяин, опершись локтем о бочонок, то звякал кружкой, то снова хватался за ручку деревянного крана. Лабазник был выходец из Саксонии. Он получил право каждый день выставлять у порога своего заведения бочонок с пивом (бочонок должен содержать девятнадцать мер и никак не больше). Рядом с лабазником у ворот стояли гадальщик и певец, чуть поодаль — музыкант с лютней, на длинном грифе которой было всего три струны. Лютнист был сыном состоятельного торговца из Рейнской области и умел исполнять все песни, в те времена распевавшиеся на всем белом свете.

Разве этого не достаточно, чтобы челядь поторопилась?

А кому кажется, что этого недостаточно, пусть узнает, что за оградой городища судачили служанки, и не одна из этих очаровательных проказниц, раздвинув колья, высовывала головку, чтоб незамехшэ поглазеть на городских франтов и щеголей.

Так вот, как только послышались звуки лютни, вся прислуга, словно тени, выскользнула из дома, и там остался один Ханс с каким-то стариком, скорее глухим, чем чутким. Ханс — по обыкновению знатных господ — ковырял в зубах. При этом он размышлял о мирской славе и о своем высоком сане. Ничто его не мучило, не волновало, никакое горе не терзало душу, он был весел, дух его воспарял, а тело испытывало блаженство. С улицы до него доносился звук упомянутой ранее лютни, из-за чего, наконец, он и погрузился в приятную полудрему. В это самое мгновенье Якоубек и открыл чуланчик, прошмыгнул в переднюю и проскочил мимо старикана, который вскочил с такой поспешностью, что повалил лавку. Потом, с трудом переводя дух, поспешил к хозяину, бросился перед ним на колени и, рыдая, клялся небом, что он не виноват, а бежать Якоубку удалось из-за нерадивости прочих слуг.

— Его нет? Он сбежал? — переспросил Ханс. И когда старикан подтвердил, то добряк лишь расхохотался. Отчего же нет? Он был жалостливый человек, добрая душа и ни на кого не держал зла.

А Якоубек, очутившись за дверью, огляделся по сторонам и, убедившись, что никто не обращает на него внимания и никто за ним не гонится, направился к воротам. Шел он быстро, однако сообразительность, свойственная бродягам, подсказывала ему не слишком торопиться.

«Кто спешит, у того совесть нечиста», — внушал он себе и побрел, как бездельник и вообще челодек, располагающий временем.

Он крался по незастроенным местам, вдоль домов, и так дошел до торжища. Ах, сколько там было товаров! Сукно и шелка, разнообразные поделки ремесленников: глиняные горшки, металлическая посуда, оружие, шлемы, щиты, конская упряжь, приспособления для работы, заморские фрукты и овощи, вина — одним словом, все, что только пожелаешь. Торговцы привязывали один товар к другому, обматывали их ремнями и пенькой и прикрепляли к ним бляшки, которые при малейшем движении издавали жестяной звук, а также звонкие колокольцы. Опускались сумерки, и многие из лавочников оставались стеречь свои сокровища (которые нельзя было ни унести, ни спрятать, ни укрыть в своих тесных лачугах), слабо надеясь, однако, на свою бдительность.

Пока у ворот звенела лютня, а у прилавков продолжал толпиться народ, Якоубек мог чувствовать себя в безопасности. Впрочем, разве он думал б преследовании? Ни в коем разе! Его душа, зачарованная зрелищем прекрасных вещей, забыла думать о бренной плоти. Разинув рот, стоял он возле складов, и лишь грубый пинок заставлял его отрывать взгляд и отходить на несколько шагов в сторону. Бородатые купцы, издававшие гортанные звуки, женщины с капюшонами на голове, дамы, кутавшиеся в плащи, и босоногие служанки с коромыслами через плечо представлялись ему королями или русалками.

Но что дальше? Когда пробил час, означавший, что людям пора устраиваться на ночлег, и от ворот двинулись в город стражники, милый Якоубек спрятался где-то в укромном месте. Двое или трое верзил прошли мимо, не заметив его. В руках у них пылали факелы, и ослепленные их пламенем стражи проглядели Якоубка. Тогда Якоубек, сын Петра, пробрался к городской окружной стене, которую тогда только начали возводить. Там еще мало что пошло в работу, повсюду валялись голые каменья, деревянные сваи, глина да торчали заросли терновых кустов. Тут Якоубек и решил переночевать.

Проснувшись поутру, Якоубек увидеЛ ослицу, которая щипала остатки травы и кусты чертополоха. Якоубек решил, что это животное тоже принадлежит какому-нибудь торговцу. Он задумал его поймать, отвести в конюшню и выпросить за это у хозяина приличное вознаграждение. Он уже приблизился к ослику, уже протянул было руку к ослиному хвосту, но тут перед ним появился монах и обратился к Якоубку на непонятном наречии. Якоубек догадался, что монах на него не сердится и не желает ему зла. Тогда он улыбнулся, обнажив в улыбке зубы. Монаха этого звали Бернард, мы уже рассказывали, какая нежная была у него душа, но, как выяснилось, случались у него и промахи в том, что касалось церковного порядка и правил.

У мнимого монаха Якуб пробыл очень долго. Он понукал его ослицу, оказывал мелкие услуги; кротость Бернарда, его беседы, молитвы, прочитанные нараспев под стук нежных копытцев, оставили в сердце простодушного мальчика ощущение счастья. И забыл он о деревне Мликоеды, забыл о Нетке, забыл о Петре. Когда наступало время вкушать пищу, монах делился с Якубом хлебом или миской каши, которую выносили им добрые люди. Иногда им приходилось туго, и тогда монах, добрейший старикан, обменивал немного белого воска на хлеб, хотя этот воск предназначался для вящей славы Божией в каком-нибудь алтаре. А что еще оставалось Бернарду делать?

Он верил, что Бог любит нищих, с охотою посылает им хлеб насущный и не станет за мелкое прегрешение наказывать вечным огнем. Эту мысль внушил он и Якоубку, научив его высказываться в таком же Духе.